Последний самурай - [141]

Он засмеялся.

Откуда ты всего этого набрался? спросил он. И снова рассмеялся.

Мама говорила, ответил я.

Я сказал

Смерть от гильотины — самая быстрая и безболезненная. Хотя говорят, будто бы отсеченная голова живет еще около минуты и человек все видит и понимает. И умирает только тогда, когда кровь перестает питать мозг. Как-то я соорудил маленькую модель гильотины из игрушечного конструктора, мне было пять или около того. И я думаю, что построить такую же, но только большую, ничего не стоит. Нет, конечно, зрелище для того, кто обнаружит тело, будет малоприятным. Чтобы не огорчать членов семьи, придется заранее вызвать полицию, чтобы именно они нашли тело. А действует она столь молниеносно, что никто не успеет вас остановить.

Он расхохотался. Буду иметь это в виду, сказал он. Ну, а какие другие хорошие и верные способы ты знаешь?

Слышал, что утопленники испытывают довольно приятные ощущения, в самом конце. Подруга мамы рассказывала. Она тонула целых три раза, но ее спасали. Говорила, что сперва больно и неприятно, это когда вода заполняет легкие, зато потом впадаешь в такое расслабленное сонное состояние. Но потом тоже бывает больно, это когда тебя вытаскивают из воды и начинают откачивать. Так что способ очень даже неплохой. Можно, к примеру, спрыгнуть ночью с парома, что ходит по Ла-Маншу. А еще лучше спрыгнуть с какой-нибудь моторной лодки в Эгейском море, там такая изумительно синяя и чистая вода. У семьи могут возникнуть проблемы, если ваше тело не найдут. Ну, думаю, проблем можно будет избежать, если оставить предсмертную записку.

Да, сказал он и улыбнулся. Тогда проблем можно будет избежать. Знаешь, мне хочется выпить. Что предпочитаешь? Колу?

Спасибо, сказал я.

И прошел следом за ним вниз, на кухню.

А ты, похоже, хорошо осведомлен в этой области, заметил он.

Вообще-то я лучше разбираюсь в механике, чем в фармацевтике, ответил я. Могу соорудить крепкую и надежную петлю. Уж лучше сломать шейные позвонки, чем медленно и мучительно задыхаться. Правда, если делать ее из простыни, легкой смерти не получится. Это моя мама говорила. На тот случай, если я вдруг когда-нибудь попаду в тюрьму и буду подвергнут там пыткам. Вы уж извините.

Ничего страшного, сказал он. И отпил большой глоток. Наверное, она права. Всегда лучше знать, особенно если придется делать это собственными руками. Впрочем, в моем случае это все равно не помогло бы, в тюрьме меня все время держали связанным.

И развязывали, только когда вы играли в шахматы, да?

Нет, даже тогда держали связанным. Просто я говорил этому типу, как хочу пойти, и он передвигал за меня шахматные фигуры. Иногда он нарочно делал неправильный ход, а когда я начинал возражать и спорил, притворялся, что не понимает меня. Ты не поверишь, возможно, сочтешь это странным, скажешь, что это ничто, пустяк, в сравнении с тем положением, в котором я тогда оказался, но эти его фокусы приводили меня в бешенство. Я отказывался играть дальше, и тогда он принимался избивать меня. И если проигрывал, тоже бил. А если выигрывал, нет, тогда не бил.

Он сказал

Странный был человек, какой-то двойственный. Входил ко мне с шахматной доской и улыбался. И все время улыбался, когда мы делали первые ходы, а потом начинал жульничать, а порой выходил из себя и бил меня рукояткой револьвера. Но самым страшным было это его показное дружелюбие, потому что он, видите ли, обижался, не на шутку обижался, если я не радовался его приходу. Тут он страшно заводился и грозил вышибить мне мозги. И вот теперь, вернувшись домой, я вижу вокруг то же самое. Это совершенно ужасное дружелюбие. Оно повсюду. Всех этих людей, которые просто не понимают, до них просто не доходит, что...

Он сказал

Я имею в виду самые обычные, простые ситуации. Недостаточно просто стоять и смотреть на то, что происходит. А другие люди, видя это, проходят мимо как ни в чем не бывало, приятно улыбаясь.

Моя жена тоже улыбается, и на ее лице я тоже читаю это ужасное дружелюбие. А мои дети меня презирают. Они замечательные, такие открытые, уверенные в себе. Они точно знаю, чего хотят. Но то, что их интересует, вызывает у меня отвращение. Они выносят мои странности, но хватает их недели на две, не больше. А потом подходят ко мне, но по отдельности.

Жена говорит, будто бы понимает, через что мне довелось пройти. И в то же время всячески пытается подчеркнуть, что на детях это может сказаться самым отрицательным образом. Моя дочь приходит ко мне и говорит, что мама очень тяжело воспринимает все это. Что я, видно, не понимаю, через что пришлось им пройти. А сын говорит то же самое о матери и сестре.

И мне чертовски не нравится все это. Нечестно, несправедливо по отношению ко мне. Но и к ним тоже. Сами они в полном порядке. И это не их вина. Так что же ты хочешь, спрашиваю я себя? Хочешь, чтобы и они пребывали в шоке, чтобы и им тоже снились по ночам кошмары? Нет, ты хочешь уберечь их от всего этого. Хочешь, чтобы они были такими же, как и все остальные, простыми, обыкновенными людьми. А иногда я думаю: ведь нам дано так много! Будем же радоваться жизни! Мы не одиноки, мы — семья, нам чертовски повезло! И я обнимаю их со слезами на глазах и говорю: Давайте прогуляемся вдоль канала, покормим лебедей. Если мы уйдем из этого дома, причем немедленно, никто нас не остановит. И мы можем прогуляться вдоль канала, потому что там нет мин-ловушек, и никто нас там не обстреляет, так что надо это ценить. И они смотрят на меня, совершенно потрясенные услышанным, потому что не понимают моего юмора. Но и расстраивать меня тоже не хотят, вот что самое ужасное.