Последний ребенок - [42]

– Три минуты.

Мужчины сжимали и разжимали пальцы. Смотрели на мыски ботинок. Кросс водил ладонью по рукояти штурмового молота.

– Бьешь справа от замка, – напомнил Хант. – И сразу же отступаешь в сторону.

Кросс кивнул. Через две минуты Йокам ткнул Ханта локтем в бок.

– Жесть, да?

– Не сейчас.

Прошла еще минута. Первый намек на поезд пришел едва уловимой волной.

– Чувствуешь? – спросил Йокам.

Хант огляделся.

– Пошли. – Он похлопал водителя по плечу. – Когда скажу.

Водитель кивнул, и ночной воздух начал вдруг набухать. С юга, нарастая, расширяясь и сгущаясь, катился грохот. Вибрация накрыла лавиной звука, и когда ее пронзил вскрик гудка, один из полицейских поежился.

– Да ты ж гребаный гений! – восхитился Йокам.

Хант тронул водителя за плечо.

– Жми.

Фургон вылетел с парковки, повернул влево и снова влево, выскочил в самом центре Гурон-стрит и помчался по ней под злобный лай и вой рвущихся с цепи и задыхающихся в жестких ошейниках собак.

Вот и оно. На подъездной дорожке Хант увидел легковушку со светящимся салоном. Фургон остановился, качнулся и замер. Дверцы распахнулись, и копы высыпались на улицу. Йокам и его люди заняли назначенные позиции – с оружием наготове, в черных, потерявшихся на темном фоне ботинках, отчего казалось, что полицейские парят в воздухе.

В тридцати футах от дома, с грохотом, сотрясающим землю, поезд прорвался сквозь ночь. Хант выждал еще секунду – водитель подтянулся последним – и рванул к двери. Воздух царапнул горло. Кросс бежал рядом, сбоку. По жухлой траве и голой земле они промчались через двор и взлетели по ступенькам на просевшее под ними крыльцо. Хант наметил место для удара между дверной ручкой и рамой и отступил – с фонариком в одной руке и служебным оружием в другой. Удара он даже не слышал. Дверь как будто взорвалась, разметав щепки и полыхнув искореженным металлом. В кухне что-то звякнуло, но Хант уже пронесся дальше. В комнате, над креслом с рваными подушками, горела лампа. В дальнем конце коридора неясный источник разливал туманный белый свет. Хант бросил взгляд вправо, повел стволом влево. Темные провалы в стене открывались в черные комнаты с горбами мебели. Слева что-то зашипело – щелчки из динамика, глухой соскок иглы с длинной виниловой дорожки. Хант отступил в сторону, и Кросс ввалился вслед за ним, потом водитель. В комнате было жарко и тесно. На табачного цвета стенах танцевали тени, но ничто не двигалось.

Первым это почувствовал Хант – в пазухи носа вторгся запах горелого масла. Кросс перехватил его взгляд, а водитель, содрогнувшись в конвульсиях, уткнулся носом в изгиб локтя.

– Спокойно, – прошептал Хант и, показав на темную комнату слева, отправил туда полицейских. Потом, посветив в узкий коридор фонариком, осторожно шагнул к двери и ступил в вонючий мрак. Коридор был узкий, но, по ощущениям, длиннее, чем должен бы. Впереди отчетливый край белого света вырезал треугольник на ковре.

– Полиция! – крикнул Хант. – У нас есть ордер.

Тишина. Неподвижность. Продвинувшись по коридору, он вышел в кухню справа. Над раковиной с горкой посуды моргала длинная трубка дневного света. Хант осмотрелся, заметил пустую бутылку из-под спиртного. На открытом окне – разорванные жалюзи. Он повернулся, шагнул глубже в темноту и увидел пятно крови на стене. Детектив прошел в открытую дверь, посветил в комнату – и мухи с жужжанием сорвались с тел.

* * *

Женщина была белая, за тридцать. Возможно, Ронда Джеффрис. Сказать точнее было трудно, поскольку от лица почти ничего не осталось. На легкой полупрозрачной сорочке – запекшаяся коркой кровь. Одна грудь вывалилась; кожа казалась скорее серой, чем белой. Лицо выглядело смятым, нижняя челюсть сломана в двух или более местах, распухший левый глаз выполз из разбитой глазницы. Тело вытянулось в направлении коридора, ноги лежали у кровати. Правая рука с двумя определенно сломанными пальцами вывернулась над головой.

Чернокожий мужчина пострадал меньше. При жизни он, наверное, был здоровяком, но теперь вовсе не казался таким. Живот раздулся от скопившихся и не нашедших выхода газов, отчего руки и ноги выглядели неестественно маленькими. Голова склонилась на правую сторону, придав лицу незаконченный вид. Совершенно голый, мужчина сидел в мягком кресле, словно просто решил отдохнуть.

Протянув руку, Хант нащупал на стене выключатель и включил верхний свет. Картина изменилась в худшую сторону: детали прояснились, и жестокость убийства проявилась в более полной мере. Хант услышал шаги за спиной.

– Никому не входить, – предупредил он и, осторожно опустившись на колени, внимательно, с ног до головы, осмотрел тело. Отметил педикюр с акриловыми бусинками в ярко-красном лаке. Мозоли на подошвах. Выбритые до колен ноги. Накладные ногти едва ли не в дюйм длиной, из-за которых каждый палец напоминал пику. Ни шрамов, ни татуировок не видно. Возраст, пожалуй, около тридцати двух.

Хант перешел к мужчине, присел на корточки возле кресла и тоже осмотрел жертву снизу доверху.

Чернокожий. Сорок с лишним. Крепкий. Рост примерно шесть футов и два дюйма. На обеих коленях старые хирургические шрамы. Никаких украшений. Золотые коронки. Небритый.