Последний праведник - [52]

— Тридцать шесть праведников. Это, кажется, какой-то древний иудейский миф.

— Я впервые в жизни жалею, что была не очень внимательна на уроках религии. О чем этот миф?

— Я не знаю, — ответил Нильс, пожимая плечами. — И потом, это вряд ли можно считать достоверным следом.

— А что тогда можно считать достоверным следом? Просто чтобы разобраться в вашей иерархии.

— Я не вижу никакой логики в выборе жертв. Мы легко могли бы указать на человека, который был гораздо лучше них.

— Я не знаю. Но посмотрите на карту, — она махнула рукой в ее сторону. — Здесь тоже нет никакой логики, и тем не менее мы считаем, что существуют какие-то закономерности. Так что вопрос не в том, видим ли в этом логику мы.

Нильс посмотрел на карту, признавая, что Ханна права: вопрос был в том, видит ли в этом логику убийца. Ханна уже сидела за компьютером:

— 36 righteous mеn[58] — так ведь там написано? — И прежде чем Нильс успел это проверить, Ханна начала зачитывать из Википедии:

— Tzadikim Nistarim, что значит «скрытые праведники». Хорошие люди, которых Бог помещает на Землю. Некоторые считают, что если исчезнет даже один из них, человечество перестанет существовать».

— Ну, это мы как раз можем опровергнуть, — улыбнулся Нильс.

Она продолжила:

— «Другие считают, что для того, чтобы человечество перестало существовать, должны исчезнуть все тридцать шесть». Вот, можете здесь об этом почитать, — она записала ему ссылку быстрым и детским почерком: http://еn. wikipedia.org/wiki/Tzadikim _Nistarim

— Пожалуй, я готов потратить на это лишний час. Как там его фамилия, Вейцман?

— Чья?

— Главного раввина с Кристальгаде.

— Вы же можете все здесь прочесть.

Но Нильс уже поднялся с места:

— Я допускаю, что большая часть населения земного шара черпает свои знания из Википедии… — Он запнулся, внезапно ощутив ее безусловное превосходство, как «Шкода», припарковавшаяся рядом с «Феррари». Может, именно поэтому его голос звучал так едко, когда он продолжил: — Но раскрыть убийство, не выходя при этом из дому, по-прежнему невозможно.

Он сложил свои вещи в небольшую папку. Шариковая ручка, телефон, еженедельник, блокнот. Взгляд упал на имя Абдул Хади, он раскрыл блокнот и нашел свои записи о нем.

— Да, кстати, убийство в Бомбее — когда оно было совершено?

Ханна взялась за бумаги, но Нильс напомнил ей:

— Вы же записали все даты на карте.

— А, ну да. — Она нашла индийскую булавку. — Радж Баиролийя, 12 декабря. Что-то случилось?

— Нет, это наверняка просто совпадение.

— Совпадение?

— Я позвоню, — сказал Нильс, выбегая из дома. Она сказала что-то ему вслед, но он этого не расслышал, у него в голове крутилась только одна мысль: Абдул Хади был в Бомбее 12 декабря.

* * *

Ханна смотрела, как машина Нильса задним ходом выезжает на шоссе. Снова обратила внимание на номер. II 12 041.

— Это не просто так, — задумчиво пробормотала она.

32

Больница Фатебенефрателли, Венеция

— Восемьдесят центов.

Последние два часа мать Томмасо спала очень беспокойно; каждый раз, когда сестра Магдалина заходила к ней, она бормотала во сне что-то невнятное, но теперь Магдалине наконец-то удалось разобрать слова: «Восемьдесят центов».

— О чем вы говорите, госпожа Барбара?

— Он не должен платить эти восемьдесят центов.

— Кто?

— Мой сын.

Старушка попыталась высвободить руку из-под одеяла, Магдалина помогла ей, и тогда мать Томмасо схватила ее за руку. В ней еще оставались земные силы.

— Передайте это ему.

— Хорошо. Что мне сказать?

— Что он не должен платить эти восемьдесят центов.

— Почему?

— Иначе он умрет.

— Где?

Старушка покачала головой.

— Что стоит восемьдесят центов?

— Я не вижу, — в ее голосе дрожали слезы.

Сестра Магдалина кивнула: так часто бывает. Умирающие видят только щель, сквозь которую перед ними приоткрываются будущее и потусторонний мир. Всегда только фрагменты, никогда — картину целиком. Госпожа Барбара снова уснула. Может быть, во сне она четче увидит, чего нельзя покупать ее сыну. Столько разных вещей стоят восемьдесят центов. Паста. Молоко. Эспрессо. Магдалина зашла в кабинет и позвонила Томмасо. Он не ответил на звонок.

33

Синагога, Копенгаген

Настоящая крепость.

Это было первое, что подумал Нильс, выбираясь из машины перед высокими решетчатыми воротами синагоги на Кристальгаде. Черное кованое железо. Два охранника в штатском притоптывали на месте, чтобы не замерзнуть. Наверняка их наняла еврейская община, граффити на ближайшей стене были красноречивы: «Свободу Палестине!» и под ним: «Стена Плача — плачут палестинцы». Нильс подумал о том, сколько денег высвободится, если этот застарелый конфликт разрешится, и вспомнил недавние радиодебаты о том, стоит ли переименовывать половину копенгагенской Площади Израиля в Площадь Палестины. Из всех земных конфликтов израильско-палестинский легче всего экспортировать.

Нильс позвонил в звонок на воротах.

— Нильс Бентцон, из полиции.

— Минутку.

Ожидая, он читал информационную табличку на воротах: зданию больше 175 лет, двенадцать характерных колонн символизируют двенадцать колен израилевых.

— Далеко же они зашли, эти двенадцать колен, — вслух подумал Нильс.

Синагога была расположена немного в глубине улицы, как будто чуть робела остальной застройки. То, что еврейский храм находился в центре города, конечно, воспринималось неоднозначно, и расстановка сил на этом фронте не очень-то изменилась — просто теперь самой взрывоопасной темой стало право мусульман построить в Копенгагене огромную мечеть.