Последний король французов. Часть вторая - [8]

ЛУИ ФИЛИПП».

Палата депутатов, что называется, одним камнем убила двух воробьев: прочитав об отставке Лафайета, Дюпон (из Эра) последовал его примеру.

На этот раз никто не оспаривал его права подать в отставку; напротив, ее поспешили принять.

Спустя пять дней лорд Стюарт, английский посол, нанес по случаю Нового года дипломатический визит Луи Филиппу, и, когда он поздравил короля с тем, как умело тот вышел из различных затруднений, которые преподнес ему 1830 год, Луи Филипп ответил:

— Да, дела и в самом деле обернулись неплохо.

И с улыбкой добавил вполголоса:

— Мне осталось выплюнуть еще два лекарства, и все будет кончено.

Этими двумя лекарствами, которые ему осталось выплюнуть, были Лаффит и Одилон Барро, единственные представители Июльской революции, еще находившиеся у власти.

Вот так канул в зияющую бездну вечности приснопамятный 1830 год.

LII

Год 1831-й начался с новых волнений. Поминальная месса в годовщину убийства герцога Беррийского послужила поводом к мятежу, длившемуся три дня и имевшему итогом разорение церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, ограбление Архиепископского дворца и исчезновение геральдических лилий с королевского гербового щита.

Прежде Луи Филипп хотел попытаться уверить всех, что он Валуа, а не Бурбон.

На сей раз это означало признаться, что он не Бурбон и не Валуа.

Эти события происходили уже при новом кабинете министров. Луи Филипп выплюнул свое первое лекарство, г-на Лаффита.

Вот как все произошло и вот по какому поводу бывший владелец Бретёйского леса подал в отставку с поста председателя совета министров.

С высоты трибуны и устами председателя совета министров Франция провозгласила политику невмешательства, изложив ее в следующих выражениях:

— Франция не позволит, чтобы принцип невмешательства был нарушен. Однако она приложит также все усилия к тому, чтобы никто не поставил под угрозу мир, который может быть сохранен. Если война станет неизбежной, надо будет доказать перед лицом всего мира, что мы ее не хотели и ведем ее лишь потому, что нас поставили перед необходимостью сделать выбор между войной и нарушением наших принципов; но мы станем при этом еще сильнее, когда к силе нашего оружия присоединим убеждение в нашей правоте. Мы продолжим переговоры, и все заставляет нас надеяться, что они будут удачными; но, ведя их, мы будем вооружаться. Через очень короткое время мы будем иметь, помимо наших крепостей, обеспеченных продовольствием и боеприпасами, готовую к бою пятисоттысячную армию, хорошо вооруженную, хорошо организованную и хорошо управляемую; ей будут оказывать поддержку миллион национальных гвардейцев, и король, если понадобится, встанет во главе нации. Мы двинемся вперед сомкнутыми рядами, сильные нашей правотой и мощью наших принципов. Если же при виде трехцветных знамен разразятся бури и они станут нашими союзниками, мы не будем за это ответственны перед миром!

Вполне естественно, что этой декларации принципов, произнесенной с согласия короля, бурно аплодировали в Палате депутатов, а особенно вне ее.

Внезапно разразилась революция в Модене, к которой были причастны сам правящий герцог, желавший стать королем единой Италии, и герцог Орлеанский, сын короля.

Чтобы подавить эту революцию, Австрия приняла решение ввести в Модену свои войска.

В соответствии с воззванием, прозвучавшим с трибуны Палаты депутатов, маршалу Мезону, нашему послу в Вене, было поручено ознакомить австрийский кабинет министров с официальной декларацией, которая запрещала Австрии вступать в Папское государство.

Однако на эту декларацию австрийский кабинет министров ответил следующей простой нотой, вышедшей даже не из-под пера, а из уст г-на фон Меттерниха:

— До сих пор мы позволяли Франции настаивать на принципе невмешательства; однако ей пришло время узнать, что мы не намерены признавать его в делах, касающихся Италии; мы придем с оружием в руках всюду, куда распространится восстание. Если это вмешательство обязательно приведет к войне, ну что ж, пусть будет война! Мы предпочитаем попытать счастья в войне, нежели подвергаться опасности погибнуть в разгар мятежей.

Маршал Мезон передал содержание этой ноты г-ну Себастьяни, министру иностранных дел, и добавил, что нельзя терять ни минуты, что следует взять инициативу в свои руки и двинуть армию по ту сторону Альп.

О депеше, пришедшей к г-ну де Себастьяни, было сообщено не г-ну Лаффиту, председателю совета министров, а королю, который запретил докладывать о ней г-ну Лаффиту.

Господин Лаффит прочитал ее 8 марта в «Национальной газете»: в Париж она пришла 4-го.

Подобное поведение со стороны министра иностранных дел было непостижимым, и потому г-н Лаффит потребовал объяснений от г-на де Себастьяни, который, будучи приперт к стенке, был вынужден признаться, что подчинился приказу свыше.

Господин Лаффит отправился прямо к королю, принявшему его так, как он принял его после регистрации продажи Бретёйского леса и как он принял Лафайета после его смещения Палатой депутатов с поста главнокомандующего национальной гвардией, то есть с горячими уверениями в дружбе.

Затем, поскольку Лаффит начал настаивать на поддержке воинственной программы, зачитанной им в Палате депутатов, Луи Филипп прикрылся своим званием конституционного короля и призвал председателя совета министров обсудить данный вопрос с коллегами.