Последний этаж - [42]

И снова острый, подозрительный взгляд мастера остановился на Бояринове.

— Нашли-таки солидного покупателя?

— Да что вы, господь с вами!.. Я совершенно не думаю ее продавать. Это подарок покойной подруги. Разве можно этакое продавать?

— Продавать и покупать все можно. Могу вас порадовать. Нашлась и у меня покупательница на вашу косу. И вы знаете — сколько она мне за нее дает?

— Не хочу слушать!.. Я никогда ее не продам.

— Ах, вы не хотите знать, сколько мне дают за вашу косу? Не хотите?.. Я-таки вам скажу. За вашу косу мне дают двести рублей. Но я решил поторговаться. Хочу накалить эту даму до такого горячего каления, когда она даст за нее триста рублей. Как вам это нравится? Вас это устраивает? — Разговаривая с Волжанской, мастер ни на секунду не прекращал работу над прической своей клиентки, которая через зеркало пристально рассматривала Волжанскую.

— Ефим Львович, я надеюсь, что вы ничего с ней еще не сделали? — почти взмолилась Елена Деомидовна.

Мастер отошел от клиентки и, склонив голову поверх очков, посмотрел на Елену Деомидовну.

— Вы что, считаете меня сумасшедшим? Губить такую красоту!.. Я же знал, что вы-таки одумаетесь и сто раз скажете мне спасибо.

— Я могу ее забрать?.. Она мне очень нужна!.. Нужна сейчас!..

И снова изучающий взгляд мастера как бы перечеркнул Бояринова.

— Пожалуйста! Что ваше — то ваше. — С этими словами мастер достал из кармана брюк кошелек, вытащил из него ключ и, тяжело присев на корточки, открыл дверцу своего рабочего шкафчика. Вставал он тяжело, цепляясь одной рукой за подлокотник кресла, в котором сидела огненно-рыжая дама, другой — за подзеркальник, заставленный флаконами с разноцветными парфюмерными жидкостями.

У Бояринова захватило дух, когда он увидел на подзеркальнике длинную, толстую, отраженную в зеркале золотую косу, которую мастер достал из шелкового мешочка. Для ее длины не хватало метрового подзеркальника, а поэтому кончик косы свисал в воздухе. С трудом Бояринов удержал себя, чтобы не схватить ее и, свернув, тут же спрятать в карман.

Дрожащими руками Елена Деомидовна сложила косу, положила ее в шелковый мешочек, свернула его вчетверо и втиснула в сумку.

…Уже на улице, когда они сели в машину, Бояринов, с мольбой глядя на Волжанскую, попросил:

— Пусть она будет у меня, Елена Деомидовна…

Волжанская покачала головой, грустно улыбнулась, раскрыла сумочку, достала из нее шелковый мешочек и, вытащив из него косу, положила ее на колени. Затаив дыхание, Бояринов следил за каждым движением рук Елены Деомидовны. Даже трогая с места машину, он боковым зрением наблюдал за Волжанской.

— Что ж, бери… Ты, Леонид-свет-Максимович, делаешь святое дело. Только не забудь пригласить меня на юбилей Татьяны Сергеевны.

— Что вы, Елена Деомидовна!.. — взмолился Бояринов. — Вы будете сидеть в президиуме!.. Если пожелаете сказать несколько слов приветствия — я сделаю всё, чтобы вас включили в список выступающих с поздравлениями юбиляра.

— Нет, этого, голубчик, не делай. Все свои роли я уже сыграла. Я буду рада, если для меня найдется место в партере.

Бояринов положил мешочек с косой в багажник кабины и, осмотревшись по сторонам, прибавил газ. Стрелка на спидометре медленно поползла вправо. Душа его пела. Очевидно, такое чувство овладевает золотоискателем, когда после долгих и тяжелых скитаний и неудач, он вдруг натыкается на жилу с золотой россыпью.

Глава десятая

Чествование Лисогоровой проходило в Центральном Доме Работников Искусств. Было это вечером, в пятницу, когда рабочая неделя была уже за плечами, а впереди — два благодатных выходных дня: гуляй себе широко и смело, завтра торопиться на службу нет нужды, можно лишний час и поваляться в постели.

Приглашения на праздничный вечер известной актрисы были разосланы две недели назад, с персональными адресами. Никто из тех, кто за большую творческую жизнь Лисогоровой был связан с ней узами труда или личной дружбой, не был забыт. Последний, окончательный список приглашенных на юбилей Татьяна Сергеевна корректировала сама, вставила в него еще десяток фамилий лиц, дорогих для нее. Некоторые из них теперь проживали в других городах, кое-кто был уже на пенсии и как-то незаметно, тихо забыт в столичных театральных кругах. Вспомнила она и Кораблинова, который прислал юбилярше трогательную поздравительную телеграмму, в ней он, желая актрисе здоровья и новых творческих побед, вспомнил и молодые годы, назвав их «временами, когда мы ехали на ярмарку». Телеграмма эта растрогала Татьяна Сергеевну, она даже тайком всплакнула и тут же своей рукой заполнила бланк приглашения, подписав его символом, который, как ей представлялось, должен о многом напомнить Кораблинову: «Всё та же Лиса, бегущая в гору».

Передавая пачку приглашений курьерше, которая должна развезти их по Москве на служебной машине, Бояринов особо обратил внимание на этот билет. «Лиса, бегущая в гору…», — читал он, пытаясь проникнуть в смысл символа, чтобы найти в нем какое-то значение, но тут же в душе посмеялся над собой: «Не изобретай пороха и велосипедов, Бояринов. Все гораздо проще и яснее: Лиса-горова… Готов поспорить, что это ласкательное прозвище Татьяне Сергеевне придумал Кораблинов. Помню, и в Болгарии, когда мы оставались в номере одни и, лежа в постелях, перебрасывались шутками, старик любил из разных слов и аллитераций составлять новые значения».