Последний бой Йони - [46]
«Йони вел здесь такой бой, о каком я даже в книгах не читал», — расскажет позже Муки. Йони подытожил результаты этого боя в кратком отчете, написанном после войны, добавив при этом: «Еще раз доказано, что наши войска, сражаясь по всем простым правилам — побеждают… Необходимо в каждом случае, перед каждым движением на местности, позаботиться о серьезных прикрытиях… Ясно, что решающая стадия достигнута, если противник морально подавлен. Перелом наступает, когда противника охватывает страх смерти. Страх этот совершенно парализует людей… Пока этот результат не достигнут, противник способен взвешивать свои действия и остается опасным врагом».
Йони никогда не рассказывал мне о подробностях того боя, и я никогда его об этом не спрашивал. Только однажды он как бы между прочим заметил: «Бедняги сирийцы. Этакое невезение — наткнуться на самую лучшую в мире часть». И я подумал, не сказав ему об этом, что им не повезло еще и в том, что наткнулись они именно на него.
Родителям нашим он также не рассказывал о том бое. Как-то сказал отцу: «Хороший командир проверяется не только победой в бою. Тот, кто готов жертвовать людьми, — почти обречен на победу. Однако истинно хороший командир побеждает с малыми потерями».
Эта картина — Йони в час боя — возникает снова и снова. Она не менялась в Энтеббе и наверняка примерно так же выглядела уже в первом его бою, когда Йони было двадцать лет, во время акции возмездия в Самоа.
«Как видно, есть люди, — писал тогда Йони, — которые под огнем теряют чувство реальности, не отдавая себе отчета в своих действиях в каждый данный момент. А некоторые, напротив, — не чувствуют никакой перемены. К таким, во всяком случае, принадлежу я. Та же степень концентрации, та же способность выносить суждения, то же чувство реальности и почти такое же напряжение, как обычно».
Так же выглядела картина — Йони в час боя и в ночной час, в горах Гуш-Эциона, в начале семидесятых годов. «Мы собирались атаковать дом, где окопались террористы, — рассказал боец Йони, служивший под его командованием в разведывательном отряде „Харув“[63]. — Приходили туда четыре-пять ночей подряд, но разрешения атаковать не получили. В одну из ночей долго шли к дому, километров двадцать через горы… В последнюю ночь нас вдруг заметил сторож. Мы застыли на месте, а Йони понял, что надо действовать немедленно; он перепрыгнул один через каменную ограду, стал у входа и начал стрелять… Йони был недоволен тем, как прошла атака, хотя это был наш первый бой. Только двое из пяти террористов были убиты, остальные скрылись… Йони был молчалив в ту ночь, погружен в себя. Чувствовалось, что он недоволен, что дело было сделано не так, как надо. Много об этом не говорилось — и так все было ясно».
Боец еще рассказывал о Йони, а под конец заключил: «Он был не только командир, но также и воспитатель — настоящий воспитатель, как я считаю… Он был особенным даже в том, как наказывал. Достаточным наказанием мог быть тяжелый личный разговор».
Мысли мои подчинены каким-то своим законам, и, возможно, слово «воспитатель» перенесло их в тот период когда Йони был молодым командиром взвода парашютистов. «Мы сидели в окопе во время, какого-то учения по обороне, — рассказал служивший в этом взводе боец[64]. — Один военный паек приходился на пятерых, и каждый раз только двое могли выйти поесть. Пришлось мне есть с Йони. Он был голоден, перед ним стояла банка мяса и банка гороха, он хотел есть, как обычный человек, но ведь он был командиром взвода. Командир сидит рядом со своим бойцом, и ему как-то неловко набрасываться на еду. Я видел его колебания, и, по-видимому, в данном случае победил голод. Он съел немного больше. Я заметил, что он слегка смущен — неудобно ему, что съел больше. А я как раз искал случая поймать, подцепить его. Я спросил: „А как же другие бойцы?“ Он поднял голову и ответил; „Если будешь командиром, так не поступай“. И вот что интересно, года через три-четыре, когда оба мы уже были командирами, он напомнил мне об этом случае. „Ты помнишь? — спросил он, — надеюсь, ты не съедаешь еду своих бойцов?“»
Бойцы этого взвода парашютистов, даже расставшись после окончания, ежегодно встречались. «Мы каждый раз встречались первого января на площади Дизенгофа, и, как правило, приходили все, — рассказывали об этом первые солдаты Йони. — Мы шли в ресторан или в клуб и сидели там до самого утра. Во время этих встреч Йони был как один из нас — говорил искренне, открыто, изливал все, что накопилось. Когда мы поняли, какие чувства он испытывает к нам, мы очень крепко к нему привязались».
«Люди, когда выпьют, веселеют и дурачатся. Из года в год мы рассказывали одни и те же истории, одни и те же случаи из прошлого… И видели, как Йони радуется встрече, может быть, оттого, что он был привязан к нам гораздо сильней, чем к другим. Не то что потом; с его повышением по службе связь с бойцами стала слабеть. И я думаю, что Йони был довольно замкнутым. Если не знал хорошо человека и не относился к нему сердечно — вряд ли способен был заговорить с ним на личные темы. А с нами не так, с нами говорил на любую тему и даже о самом себе
