Последний бой Йони - [3]

Прохаживаюсь по территории лагеря. Той палатки — их стояло несколько среди эвкалиптов, где я провел полсрока своей службы, теперь уже нет. На этом месте построили новое жилое здание для молодых солдат, от палатки остался лишь голый бетонный пол. Столовую расширили, отпала надобность питаться в две смены. Вокруг разгуливают солдаты в шортах и в клетчатых домашних туфлях на «молнии» — предметы одежды, заимствованные городскими у кибуцников. У некоторых из этих атлетически сложенных парней чувство превосходства от пребывания в таком месте (как это все знакомо!) выражается даже в особой осанке. Первые ласточки из числа резервистов появляются ближе к церемонии, и лагерь начинает заполняться.

Спустя какое-то время возвращаюсь к канцелярии. Теперь приемная пуста, и я захожу внутрь.

— Скажи, пожалуйста, Йони, что я здесь, — прошу я секретаршу.

— Он на заседании штаба, — отвечает она.

Опять отхожу и долго сижу на траве поблизости. Наваливается тоска. Хочу уйти оттуда, но остаюсь на месте. Время от времени кто-нибудь приветственно машет мне рукой, я отвечаю. Напротив, за окном канцелярии, скрытый занавеской, сидит во главе стола мой брат. Позади и справа от него, я знаю, стену украшают портреты солдат и офицеров части, а на другой стене большая карта Ближнего Востока. Офицеры, наверное, тесно набились в маленьком помещении вокруг стола заседаний. Йони, конечно, уже вынул из кармана рубашки маленький оранжевый блокнот, в котором он привык делать предварительные заметки, и, говоря, время от времени в него заглядывает. Формулировки его ясны, язык богат. Что он там говорит, я не слышу, но знаю, что все его слова — по делу, все высказывания хорошо взвешены. И может быть, прорываются также и фразы, идущие от сердца, иногда с оттенком сентиментальности. Но — ни намека на фамильярность.

Перевожу взгляд на флагшток. Вспоминаю, как мы, несколько солдат, сидели ждали как-то на этой базе дежурного офицера, который должен был приехать на церемонию спуска флага. Это было вечером, перед ночным караулом, офицер наконец прибыл — это был кибуцник, грустный малый с мягкой речью, душа у него явно не лежала ни к службе, ни к тому, чтобы командовать. Мы построились в ряд лицом к нему и к флагу. Стали по стойке «смирно». Офицер подошел к флагу, чтобы развязать веревку, но едва его пальцы коснулись флагштока, он повернулся к нам и спросил: «Скажите, а вообще-то — разве в праздник спускают флаг? Разве это не то же, что Шабат?» Мнения в строю разделились. Одни считали, что спускают, другие — что нет. Офицер отвел руку от веревки: «Оставим флаг в покое ввиду сомнения. Пусть будет как есть». Он сделал шаг назад стал по стойке «смирно» и отдал честь флагу. А мы, солдаты, покинули площадку, чтобы заступить в караул.

Я перевожу взгляд на канцелярские помещения и на офицеров, спускающихся с балкона на площадку. Заседание штаба окончено. Время подойти к Йони.

Вместо этого я встаю и иду к машине. Сажусь и выезжаю за ограду лагеря. Еду домой в Иерусалим, и в голове теснятся размышления о моем брате.

Пятью годами раньше я впервые увидел его армейским командиром. Мы кончили курс молодого бойца и парашютный курс, и в промежуток времени, оставшийся до поступления в Часть, нас послали в долину Иордана в Джифтлик для участия в операциях оперативно-разведывательного отряда «Харув». Первый день там ушел на установку палаток в отдаленном углу лагеря. Мы оглянуться не успели, как находящиеся с нами мошавники уже «благоустроили» нашу палатку — откуда-то притащили кресло с вылезающими пружинами, которые прикрыли одеялом, запаслись бензином для чистки оружия и надувными матрацами вместо соломенных. Командует нами Эяль, он в скором времени оставит часть — решил пойти на офицерские курсы. Если мы не лежим ночью в засаде и не заняты на заре оперативной проверкой трассы, Эяль придумывает нам другие задания: к примеру, выстраиваемся по его команде парами, по росту, и тащим по очереди один другого по дорогам долины; так бежим десять километров (я — с большим трудом), а затем, измученные, возвращаемся к освещенной ограде лагеря. Снимаем пропотевшую портупею, расслабляем мышцы — в этот момент сам не знаешь, что труднее — пробежки с товарищем на спине в качестве груза или «отдых» в промежутках, когда каждое движение тела отзывается болью в животе, когда пресекается дыхание.

Через несколько дней после нашего прибытия в долину Иордана Иче, мой сосед по палатке на всем протяжении курса молодого бойца, спрашивает меня с любопытством: «Скажи, какой он, Йони?» — «В каком смысле?» — «Эяль сказал, что Йони — идеальный командир, что он не знает никого лучше». Я в ответ улыбаюсь.

Однажды утром, когда я проснулся, ко мне подошел Эяль и сообщил, что умерла моя бабушка. «Йони просил, чтобы ты приехал к нему в часть, оттуда вместе поедете на похороны».

Автостопом еду в лагерь в Шомроне, где два месяца назад я прошел курс молодого бойца. В первый раз природа открылась передо мной в окне машины, обычно я мельком видел ее из частично заслоненного брезентом кузова грузовика, когда мы, солдаты, возвращались с субботнего отпуска. Каждый поворот в горах тогда обострял в нас чувство тоски, поскольку приближал конец поездки, а значит, и встречу с наводящим страх своей дрессировкой ротным старшиной. Но сейчас, когда грудь украшают «крылышки» парашютиста, а в руках малиновый французский берет, не страх возникает у меня при взгляде на эту дорогу, а чувство свободы.