Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [97]

И лишь после того, как рожденный Вандой сын станет раввином, и не просто раввином, а руководителем иешивы в Цфате, тогдашней мировой столицы еврейской учености, Яков вернется в Пилицу, чтобы умереть и быть похороненным рядом со своей Вандой. Раб выполнил свой долг перед Хозяином до конца, раб подарил Ему еще одного верного раба, и теперь может уйти на покой…

Такое представление Якова о себе, как о рабе Господа, возможно, в глазах светского читателя принижает его образ, но обратим внимание на то, что оно нисколько не мешает ему жить напряженной духовной жизнью и мыслить куда шире всех остальных. Зато именно в этом постоянном желании соответствовать требованиям Бога, размышлении над сутью его законов и заключается секрет высоких моральных качеств Якова, его доброты, отзывчивости, предельной честности. Наконец, именно от ощущения себя рабом Господа проистекает та свобода, с которой Яков, единственный из евреев Пилицы, говорит с помещиком Адамом Пилицким, заступаясь за ненавидящего Якова арендатора Гершона…

Так что быть «рабом Бога» оказывается куда предпочтительнее, чем рабом своей животной натуры или собственных страхов. Это — то самое рабство, которое поднимает человека вверх и, собственно говоря, и делает его человеком.

* * *

Внимательный читатель без труда обнаружит текстовую перекличку романов «Раб» и «Люблинский штукарь». Так же, как и Яшу Мазура, Якова из «Раба» во время путешествия на телеге зачаровывает красота и мудрость созданного Богом мира, и в этот момент у них появляются схожие мысли. Оба этих героя тайно мечтают научиться летать. Оба мучаются схожими сомнениями и оба стоят на пороге важного жизненного выбора. Обоих «ведут» к сделанному ими выбору некие тайные, сверхъестественные силы, и в обоих случаях природа этих сил, принадлежность их к Силам Тьмы или Силам Света до конца не ясна. Кого, к примеру, олицетворяет тот таинственный старик-христианин с лицом пророка, который возникает на пути у Якова, чтобы указать ему дорогу к деревне, где живет Ванда? И что означают слова старика о том, что он, Яков, «правильно идет»?

Эта перекличка, вне сомнения, не случайна. «Люблинский штукарь» и «Раб» в определенной степени являются романами-антитезами один другому. Оба героя влюблены в нееврейку, для обоих эта любовь становится роковой. Но если Яша Мазур ради любви к Эмилии едва не отрекся не только от жены, но и от своей веры и своего народа, то Яков из «Раба», наоборот, именем любви делает Ванду своей женой и приводит ее к своей вере и своему народу — и в этом и заключается принципиальная разница между ними. И принципиальное отличие Ванды от Эмилии как раз и заключается в том, что если последняя требует от вроде бы любимого ею мужчины чудовищной жертвы, то Ванда сама готова пожертвовать всем ради Якова. И с этой ее силой любви и готовности к самоотречению во имя любимого Ванда становится одним из самых трагических, высоких и прекрасных женских образов еврейской, да и всей мировой литературы.

Нееврейский читатель вправе упрекнуть автора в необъективности: выходит, с его точки зрения переход еврея в христианство, измена им религии своих предков является «чудовищной жертвой», аморальным и едва ли не преступным поступком, в то время как отказ Ванды от своей религии и ее переход в еврейство представляется ему благородным подвигом. Автор, таким образом, уже в силу своей национальной принадлежности явно занял предвзятую позицию.

В этом утверждении, безусловно, есть своя доля правды.

Но, во-первых, такова была позиция по данному вопросу самого Башевиса-Зингера, не раз открыто заявлявшего о том, что он считает браки евреев с неевреями нежелательными. Летом 1968 года, на одной из встреч с представителями американской молодежи, студент-негр спросил писателя, что он думает о расовой дискриминации негров в Америке и как он относится к тому, что у него, чернокожего, есть подруга-еврейка и они собираются пожениться?

— Я считаю, что положение с расовой дискриминацией должно быть исправлено, — ответил Зингер. — Нет у меня и никаких возражений против того, чтобы чернокожий женился на еврейке — это тот вопрос, который они должны решить между собой. Но как еврей я был бы рад, если бы этот чернокожий парень прошел гиюр[45] и перешел бы в еврейство, потому что мы и без того потеряли в Холокосте миллионы еврейских душ.

Во-вторых, следует обратить внимание на то, насколько различны те мотивы, которые побуждают Яшу Мазура подумать о крещении, а Ванду — перейти в еврейство. Яша Мазур пытается утешить себя тем, что, крестившись, он отнюдь не станет искренне верующим христианином, зато, помимо брака с Эмилией, переход в христианство сулит ему немалые выгоды — оно распахнет перед ним двери европейских аристократов, принесет славу и деньги.

Ванда же, переходя в еврейство, присоединяется к гонимому, подвергаемому невиданным унижениям и жестокой резне народу. Евреи еще не пришли в себя от пережитой ими «хмельнитчины», а в Польше снова неспокойно, к ней снова со всех сторон подступают враги, и это грозит евреям все новыми бедами. Так что, уходя с Яковом, Ванда прекрасно сознает, что однажды ворвавшиеся в местечко гайдамаки вполне могут, скажем, вспороть ей живот и засунуть туда кошку. Да и зачем ждать гайдамаков — оказавшись на рынке среди поляков, «немая» Ванда-Сара немедленно становится жертвой их антисемитских шуточек.