Последний бебрик - [2]

— Спасибо скажите, что не наркоман, — пробурчал вслух Май.

— Ты что, бредишь, чучело? — ухмыльнулась Зоя, тяжелые кольца в ее ушах закачались.

— Говорю, алкаш лучше, чем наркоман! — выпалил Май, яростно дернув ногой, придавленной задом свояченицы.

Зоя невольно подскочила, утлая кровать не выдержала встряски и сбросила с себя Мая. Он шлепнулся плашмя на пол и начал подниматься, придерживая ветхие сатиновые трусы в абстрактных подсолнухах. Зоя неудержимо захохотала: уж так нелеп был свояк, уж так гуняв!

— Тебя, Исакич, надо в кипятке сварить!

— Зачем? — спросил Май; он, впрочем, знал, каков будет ответ.

— Чтоб омолодился! — победительно объявила Зоя.

— А вы… вы… — бранчливо начал Май, поддергивая трусы.

— Ну? — зловеще оживилась Зоя. — Ну! Кто я?

— Ископаемое! — тонко выкрикнул Май.

В соседней комнатке спасительно запел мексиканскую песню телевизор. Тяжеловесная Зоя стремительно удалилась, выбросив свояка из памяти на время. Май запер дверь, долбанул ее несколько раз ногой, воображая, что это ненавистный малиновый зад, и нехотя занялся собой. Он всегда был равнодушен к одежде, а уж теперь, когда сидел под арестом, вообще опустился: шорты, зеленая футболка с дырой на плече — вот и все. Май кое-как застелил постель, выглянул на лоджию: свежо, но тепло, ласточки чиркали по чистому небу высоко-высоко, за деревьями, внизу, около детской площадки, цвела белая сирень, и в воздухе было сплошное благорастворение. «Легко, ваше сиятельство», — вспомнил Май из «Войны и мира», улыбнулся, но тотчас привычно погас. Он вернулся в комнату, причесался пятерней, пригладил пальцем вислые усы, глянул искоса на свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа и грустно промямлил:

— Да-а… такое даже кипятком не омолодить.

Отражение вовсе не было безобразно: человек средних лет, среднего роста, субтильного телосложения, с неухоженной курчавой темной шевелюрой, с круглыми кошачьими глазами.

— Ладно. Живы будем, не помрем, — пробурчал он любимую присказку.

Дверь наподдали.

— Иса-а-кич! Звонят тебе из издательства.

К телефону арестованного Мая подпускали крайне редко; причем он не имел права брать в руки трубку, говорить намеками, шептать, рассказывать анекдоты и петь. Случалось, Май похищал у жены телефон, запирался в ванной, включал воду и названивал приятелям, но под надзором свояченицы его не тянуло на подобные подвиги.

— А кто именно звонит? — спросил Май, предчувствуя нехорошее.

— Кто, кто. Конь в пальто! — оригинально сострила Зоя.

— Колидоров, — понял Май и засопел: — Вы, что же, не могли сказать, что меня дома нет?

— Да весь Питер знает, что ты дома взаперти сидишь, — фыркнула Зоя. — Давай к телефону. Раз из издательства звонят, значит, по делу.

Май щелкнул дверной задвижкой, высунул наружу ухо и с фальшивой радостью прокричал в поднесенную трубку:

— Слушаю тебя, Андриан!

— Семен, ты закончил редактировать «Последний грех» Шерстюка? — сумрачно спросил Колидоров.

— Да! — бодро соврал Май.

— Тогда я к тебе сейчас же посылаю курьера за рукописью, — злорадно сказал Колидоров. — Ты ее уже два месяца мурыжишь.

— Андриан, ты должен понять! — страстно вымолвил Май, не представляя, что именно должен понять издатель. — Андриан, мы же старые друзья. Помнишь семинары в Дубултах?

— Ясно, — отрезал Колидоров. — Тогда деньги верни, все пятьдесят долларов, которые я выдал твоей жене Галине авансом из жалости к бедственному положению вашего семейства, попросив взамен только одно — отредактированный роман Шерстюка.

— Деньги?! — вскричал Май, словно наступил на гвоздь босой ногой. — Ах, деньги… Спасибо тебе, Андриан! Помог ты нам в страшный момент. Я тогда завязал в очередной раз… ну, и сам понимаешь, депрессия… сон этого, как его, разума… Ты — друг! Но сейчас у меня денег нет. Жена увезла их в Канев.

Зоя, услышав про деньги, сурово напряглась.

— Требует деньги назад, — жалобно воззвал к свояченице Май.

— Гад! — грянула Зоя, как будто сразила из двустволки сразу обоих: и Колидорова, и ненавистного Мая.

— …чтоб я тебя еще пожалел! — гневно разливался Колидоров. — Деградант! Сейчас же верни деньги!

— Андриан… ну, Андриан… Андрияшечка… — начал канючить Май. — Дай еще неделю сроку… Я сделаю, Андрияшечка. Клянусь!..

— Чем? — перебил Колидоров. — Чем ты можешь поклясться, чтобы я поверил? Ты уже сто раз клялся счастьем семьи. Для тебя нет ничего святого, кроме водки. И прошу не называть меня Андрияшечкой. Нет Андрияшечки — истлел вместе с Советским Союзом!

— Клянусь могилой матери, что верну деньги, если к концу этой недели не сделаю работу, — сдавленно произнес Май.

Он отступил в комнату, показывая жестами Зое, что говорить более не в состоянии — от избытка горестного чувства. Это была правда: воспоминания о матери всегда вызывали слезы. Колидоров замолчал, прикидывая, велика ли цена клятвы Мая, но тут в разговор вмешалась Зоя:

— Товарищ Колидоров! Верь…

— …взойдет она, звезда пленительного счастья? — ядовито перебил издатель и повесил трубку.

Зоя вошла к Маю. Он сидел за столом, роясь в ящиках и бормоча: «Ну где, где, где?» В шевелюре его запуталась нитка, из дыры на футболке торчало худое поцарапанное плечо. Он был похож на мальчика. Это взбесило Зою: она была младше Мая, но найти в ней сходство с девочкой мог только извращенец.