Последний барьер - [95]

— Нет! Теперь я буду отвечать, — перебивает его Козловский.

— Ничего я не понимаю… ничего не понимаю, — бубнит под нос толстячок Муцениек и выводит на бумаге какие-то каракули, а Гаркалн сидит развалясь и улыбается с сознанием полного своего превосходства и всем своим видом говорит: «Да что с них взять? Меня лучше спросите. Я все знаю».

Калме всех видит, всем успевает ответить.

— Лексис, подумай над следующим предложением, пойдешь к доске после Мейкулиса, а Козловский еще не выучил последнее четверостишие. Чего ты не понимаешь? — склоняется она над Муцениеком и в тот же миг, даже не глядя на доску, говорит: — Мейкулис, сам работай, не смотри на класс! Лексис тебе подсказывает неправильно.

Лексис действительно перегнулся через парту и, приложив ладонь ко рту, шепчет:

— Куда ты запятую поставил, Кастрюлька, дурачок, хе-хе-хе!

Мейкулис морщит лоб, поворачивается спиной к классу и, шевеля губами, перечитывает написанное, затем медленно и важно расставляет запятые. Откуда-то слышен скрип.

— Ридегер, не царапай парту! — делает замечание учительница. — А ты, Анджан, не списывай у Вимбы, снижу отметку.

Анджан выпрямляется, Откуда она знает, чем он занимается! Неужели у нее и на затылке глаза.

— Это он у меня сдирает! Чего в мою тетрадь зекаешь, папа Вимба?

Калме уже вновь у доски.

— Ну, Мейкулис, читай! Правильно написал?

Мейкулис читает, стыдливо опускает голову. Поднимаются руки. Учительница спрашивает одного, другого.

— Правильно, Мейкулис! А почему ты поставил тут запятую?

— Надо так, — отвечает Мейкулис.

— Почему — надо?

— Правило такое.

Но какое именно правило, Мейкулис сказать не может. На помощь приходят другие и общими усилиями вспоминают правило.

— Лексис, к доске, а тебе, Мейкулис, я могу поставить только четыре.

Мейкулис доволен, садится, а Лексис одним прыжком выскакивает к доске. Сразу неимоверно посерьезнев, он быстро пишет, мел крошится и летит во все стороны.

— Козловский, доучил? Отвечай!

Козловский встает и скороговоркой выпаливает первые три строфы из «Ненадежного мостка» Аспазии. Особенно «оригинально» звучит последняя:

Мосток алмазный,

Золотые козлы,

Сводочный настил

Серебром блестит…

Все хохочут от души, а Гаркалн спокойно констатирует:

— Где Козловский, там козлы.

В углу кто-то уже запевает:

— Эй, цыган чернявый на коняге вороной…

Козловский в сердцах хватает книгу.

— Тут ведь так написано!

— Нет, Козловский, совсем не так. Я же прошлый раз тебе говорила, что означает слово «козлы» и «сводчатый». Теперь ты, Марцинкевич, объясни!

— Козлы — это когда дрова пилят или мостик делают, а сводчатый — это когда своды, — гордый своей миссией, поясняет Марцинкевич и тут же взвизгивает: — Ой! Меня Козловский пером в зад.

Козловский с Марцинкевичем принимаются на родном языке выяснять отношения, но Калме их осаживает:

— Козловский! Не выражаться!

За эти годы она довольно сносно научилась говорить по-цыгански.

У доски топчется Лексис.

— У меня готово!

Все скопом исправляют ошибки Лексиса, а он морщится и гримасничает и исподтишка грозит кулаком тем, кто посмел усомниться в точности написанного.

— Вы мне сколько поставите?

— Тройку. У тебя было больше ошибок, чем у Мейкулиса.

— Мне — тройку! Не ставьте, спросите еще! Я все знаю, я не хочу тройку. Говорю же, не хочу! Ах, ставите?! Все! Тогда Лексис ничего больше делать не будет. Охота была учиться. Ладно, на воле когда-нибудь еще встретимся в темном переулке.

— Какой же ты злой, Лексис! А у меня было о тебе такое хорошее мнение. Пятый класс, пишите свое, не отвлекайтесь!

Калме покачивает головой и вызывает Гаркална.

— Если ответишь — в нос дам, — грозит ему Лексис, но Гаркали в шестом классе: что ему Лексис!

Он отвечает уверенно и правильно, а Лексис, до ушей красный, хватает учебник и лихорадочно листает страницы.

— А теперь прочитаем следующие три четверостишия, — обращается Калме к «маленьким». — Упит, не ковыряй в носу!

В первый момент складывается впечатление, будто в классе полное отсутствие дисциплины; сыплются вопросы, реплики, но, если поглядеть внимательно, сразу видно, что все заняты делом и никто не спит.

Непостижимым каким-то образом Калме умудряется видеть одновременно всех, знает успехи каждого, знает, кто чем занят в данный момент и что собирается делать дальше. Что же до шума, то это нормальный рабочий шумок. Ребята увлечены делом и забыли о присутствии Киршкална и Крума.

Но вот звенит звонок, урок окончен, и они вместе с Калме покидают класс. В коридоре их догоняет Лексис, размахивая учебником.

— Вот, проверьте, теперь я знаю! Теперь у меня будет пятерка.

— Ну видишь, как хорошо. В следующий раз вызову тебя опять.

«Семнадцать-восемнадцать лет, а умишко и впрямь на уровне первоклассника, — с неприязнью подумалось Круму. — Говорят, Козловского дома ждет жена с ребенком, а он сам еще как малое дитя. И этот Лексис с его настырностью идиота; и воображающий себя профессором Гаркалн, который может выделиться лишь на фоне таких Лексисов и Мейкулисов».

Круму вспоминается разговор с Калме перед весенними экзаменами. Да, Калме права: он не способен понять образ мыслей этих ребят. Нечто подобное высказывал ему и Киршкалн: «Утопающего за шиворот не схватишь, если сам стоишь на мосту». По-видимому, тут нужны люди, которые принимают все это всерьез и одержимы искренним желанием помочь, тогда возникает и доверие. «Коллектив берет на поруки», «Поручить коллективу перевоспитать» — звучит красиво, но на практике от этого воспитания коллективом проку мало. Если ответственность лежит на коллективе в целом, то отдельно взятого члена коллектива это не заботит. «Мне, что ли, больше всех надо?» А должно быть наоборот: «В ответе буду я, и никто другой». И ответственность эту человек должен принимать на себя с охотой.