Последний барьер - [79]

И если бы даже дал, это было бы вырванное у него обещание. G другой стороны, разве воспитатели и контролеры ему ближе, чем Зумент? Они враги, они держат его за решеткой, способствуют продолжению несправедливости. А что, если никакой справедливости нет?

Незаметно проникнув в комнату, в сумерках опять стоит тот молчун с открытыми глазами. Будь здесь Киршкалн, ему можно бы сказать, но Киршкалн по ночам не дежурит. Бегут минуты. Сторожевые посты молчат. Неужели свет клином сошелся на Валдисе и он обязан взвалить все на себя? Пусть уж это делают те, что сидят на вышках и наблюдают за запретной полосой, это их долг.

Раздираемый противоречиями, Валдис лежит и слушает, как барабанит по окнам дождь. Постепенно на него находят оцепенение и апатия. Он вышел из игры, что-либо предпринимать уже поздно. Теперь ход событий уже изменить нельзя; нить, вложенная в руку, выскользнула, ее подхватили минуты промедления и, выбежав в темноту, утащили с собой. И Валдис сам себе кажется опустошенным, никому не нужным, трусливым мозгляком, на которого люди возлагали надежды, да просчитались. Он одинок, бесконечно одинок, и ему вдруг делается стыдно перед письмами Расмы, что хранятся в тумбочке, перед матерью, перед Киршкалном, но больше всего — перед самим собой.

Они еще ничего не знают, но это и неважно. Зато знает он и все яснее осознает, что не простит себе ночи, когда мог сделать очень много и не пошевелил даже пальцем.

XVIII

После пересчета воспитанников дежурный воспитатель отправляется проверять посты. Охота спать, и моросящий дождик нагоняет тоску. Темень и пустота кругом. Свет прожекторов, утратив в тумане яркость, сияет словно сквозь вату. Монотонно журчат в водосточных трубах струйки воды. В такие ночи хочется думать о чем-то далеком и неопределенном, о случайно встреченной женщине, подарившей мимоходом улыбку, о звездах, которые мерцают за этой мглой в хороводе своих планет, и, быть может, на одной из них так же, как он, прохаживается под дождем одинокий человек в плащ-накидке и посылает в бесконечность свою мысль; хочется думать о пустыне, которую преодолевает караван, оставляя на песке недолговечные следы, тут же заметаемые ветром навсегда.

Дежурный воспитатель знает, как трудно в такую погоду бдительно нести караульную службу, хотя ненастные ночи лучше всего подходят для побега. Знают это и охранники, но тем не менее дремлют, успокаивая себя мыслью, что убегают очень редко, и навряд ли именно сейчас должна стрястись эта беда.

Первый пост еще издали бодро выкрикивает свое «Кто идет?» — и в голосе отчетливо слышно удовлетворение собой и радость, что можно доставить такое же удовольствие и поверяющему. Зато на втором посту спохватываются, лишь когда дежурный подходит к самой вышке.

— Спишь, да?

— Не, не!

Подозрение, что охранника разбудил звук приближающихся шагов, тем не менее остается. Это странное состояние. Самому кажется, что не спишь и все время пристально смотришь, но вдруг вздрагиваешь: глаза-то закрыты и ты видишь сон! Именно так засыпают ночью за рулем шофера в дальних рейсах на прямом и однообразном шоссе. На следующем посту благополучно, но четвертый тоже отзывается слишком поздно. «Смаривает сон старикашек. Мерзкая сегодня ночь», — думает дежурный.

— Ну, как там у тебя?

— Порядок. Только вот плохо видать, туман, товарищ лейтенант.

— Чем хуже видишь, тем внимательней гляди!

— А я и гляжу!

Дежурный воспитатель, идет дальше и привычным взглядом просматривает все вокруг. Асфальт дорожки, стена банного блока, мусорный ящик, а справа проволочное заграждение запретной зоны и ленточка взрыхленной земли между рядами кольев.

Вдруг он останавливается как вкопанный. Дежурного бросает в жар, и на душе сразу делается погано; мысли о далеких планетах, караванах и дремлющих сторожах вмиг будто метлой вымело.

В проволочном ограждении проделана дырка, и от нее к ограде тянется колея, продавленная в мокрой земле человеческими телами.

«Что бы это означало? Пролезли сквозь забор, как привидения?» — бормочет себе под нос дежурный воспитатель. Нет, вдоль забора можно различить следы. Он бросается бежать, и метрах в двадцати дальше, там, где были когда-то ворота в рабочую зону и нет бетонного фундамента под оградой, под досками вырыто углубление. Черное отверстие смотрит в упор, точно глаз, давая понять, что произошло именно то, чего всегда опасаются и с надеждой думают, что авось на этот раз обойдется. А ограду рабочей зоны по ночам не охраняют.

Сторожевая вышка в тумане едва заметна, и тусклый прожектор похож на желтую тыкву. Дежурный воспитатель бежит назад. В том месте, где беглецы ползли, лучи прожекторов скрещиваются, но от трубы бани падает тень, потому что центральный прожектор оказался сильней тех, что на сторожевых постах.

* * *

Зумент бредет первым, за ним Бамбан, Цукер и Струга. В ботинках вода, ноги временами поскальзываются на гладких камнях или спотыкаются о коряги на дне речки. Не видно ни зги, и только над самой головой между кронами деревьев заметна более светлая полоска неба. Бамбан хромает. Спрыгивая с забора рабочей зоны, он расшиб ногу. Пока ползли по земле и продирались сквозь кустарник, они как черти вывозились в грязи и насквозь промокли, но холода не чувствуют; греет неостывшее возбуждение.