Последний барьер - [73]

— Там была также возможность не учиться и не работать.

— Хорошо, но подневольная учеба и подневольная работа, когда смотрят за ограду и думают лишь о том, когда придет избавление от этих мук, разве может принести удовлетворение и веру в свои силы?

— Надо сделать так, чтобы это не были муки.

— Но как?! Легко сказать — надо. Каким образом?!

Подполковник молчит.

— Надо как-то заинтересовать, показать перспективу, — не слишком уверенно говорит он. — Не верю, чтобы все относились к занятиям и работе, как к ярму.

— Конечно, не все, но о тех речь и не идет. Большинство все-таки делает лишь предусмотренное нормой — на слабую троечку, а некоторым трудно даже это. — Озолниек выжидательно глядит на подполковника, затем энергично продолжает: — Наши воспитанники не приучены смотреть в далекое будущее, не привыкли задумываться над целями, которые можно достичь лишь ценой больших усилий. Они по чужим карманам лазили тоже потому, что это получалось легко и быстро. Были бы денежки в руках, а что потом — над этим голову не ломали. На мой взгляд, нужны мероприятия, которые не заставляли бы подолгу ждать результатов. Надо предоставлять им возможность делать что-нибудь хорошее с той же быстротой, с какой они совершали дурное; надо приучить их к мысли, что для них это посильно. Пес бежит следом, если видит колбасу. Это звучит грубо, но отражает существо дела. Такую вот колбасу и надо держать перед носом у ребят — сперва поближе, потом все дальше, пока они не научатся видеть, какие перспективы открывает перед ними школа, ремесло, которым они овладевают.

— Что ж, мысль вполне достойная, — говорит Ветров, — хотя известно, что легкий успех не воспитывает.

— Приведите-ка пример!

— Один из примеров — эта спортплощадка — перед вашими глазами. Нельзя сказать, что плохой, правда?

— Да, любая средняя школа может позавидовать, — соглашается подполковник.

— Четыре года назад болото было. Когда ребята гоняли тут по кочкам мяч, грязь летела во все стороны даже летом. Попотеть пришлось крепко. Проложили дренаж, привезли дерн, и осенью было готово. Открывали торжественно. Пригласили и тех воспитанников, что были уже освобождены. — Озолниек умолкает, будто перед его взором ожил день открытия. — Времени, времени у нас слишком мало. Едва удается раскачать парнишку, глядишь, он уже и выпорхнул от нас.

Выходит отделение воспитателя, командовавшего строем в момент прибытия гостей. Ребята маршируют отлично.

— Лихо, лихо! — удовлетворенно восклицает Аугсткалн. — Кто воспитатель отделения?

Озолниек называет фамилию воспитателя, рапортовавшего подполковнику перед строем.

— Тогда нет ничего удивительного. Настоящий воспитатель вот таким и должен быть.

— Другие отделения тоже не плохи, — говорит Озолниек, поскольку этот воспитатель как раз не из лучших. Научить хорошо маршировать еще не означает хорошо исполнять все свои обязанности.

Следующим шагает отделение Киршкална. Как он и предполагал, команды звучат слишком тихо и робко.

Киршкалн, мрачный и подавленный, стоит с краю и, не обращая внимания на сидящих на трибуне, скучно глядит на поле. Он знает, что ребята маршируют хорошо, надеялся на одно из первых мест, теперь же ничего хорошего ждать не приходится. Повороты на месте получились более или менее сносно, но когда приходится их выполнять на ходу, сразу видно, что заместитель Иевиня находится в полном смятении, команды подает то слишком рано, то слишком поздно Вот отделение сделало поворот как раз напротив баскетбольного щита и браво шагает прямо на опору. Можно бы принять в сторону и без команды, но правофланговым — Зумент. Он даже не помышляет избежать столкновения, так и прет на трубчатый переплет опоры.

Строй ломается, ребята — кто лезет под железные трубы, кто перешагивает через них. Запоздалая команда расстраивает ряды еще больше. Новоиспеченный командир ошалело смотрит на всю эту сумятицу и не знает как спасать положение.

После долгой толкотни и неразберихи ребята безо всякой команды строятся заново и с опаской поглядывают на полковника. Киршкалн, нахмурив лоб, отворачивается. Теперь тут уже ничем не помочь. А как мучился на тренировках бедняга Мейкулис, чтобы согласовать на ходу движения рук и ног! Делает шаг левой ногой — и левая рука сама поднимается вверх.

— Это отделение, в котором вчера председателя ножом пырнули, — слышит Киршкалн пояснения Озолниека.

— Пусть командует заместитель! Или его тоже пырнули? — В голосе полковника слышен упрек.

Озолниек опять что-то говорит, наверно, пытается объяснить, что Иевинь всего несколько дней, как стал командиром, что недавно освободили Калейса, что, но существу, сейчас командует заместитель заместителя.

Киршкалн не слушает, но ощущает на себе взгляд полковника. Сутулый, в плохо пригнанной форме, он безусловно не может вызвать большой симпатии.

Отделение терпит окончательное фиаско, когда уходит с песней. Кто-то запевает слишком рано, потому что не дан счет под ногу «раз, два, три, четыре», и над полем, словно крик ишака, несется громкое и одинокое: «И-эй…» Запевала растерянно осекается, следует безмолвная пауза, после чего Зумент, словно в насмешку, истошно тянет тот же самый звук второй раз.