Последний барьер - [61]

По этой причине мяч в первые минуты катается по полю без большого игрового смысла, часто уходит за боковую линию, и общее впечатление от матча бледное.

Однако мало-помалу ребята начинают разыгрываться, этому способствуют и более организованные хоровые выкрики болельщиков-колонистов. Погромче стали орать и болельщики-горожане, но в их кличах еще не хватает единства, и потому им пока не удается заглушить голоса колонистов. Первый период заканчивается со счетом один — один.

Настоящая борьба начинается во второй половине игры. Стадион ревет. Острые ситуации возникают как у одних, так и у других ворот, но превосходство ребят из колонии становится все более очевидным. Вот счет уже стал два — один в пользу колонистов. И тут над полем вдруг раздается глухой бас: «Даешь третий гол!»

Люди в недоумении крутят головой по сторонам в поисках громкоговорителя, который вдруг включили по требованию колонии, но ребята знают — это подал голос их Бас! Начальника никто не смеет ослушатьсяи третий гол забит.

Озолниек уже не в силах усидеть на месте. Он то и дело встает, рука машинально лезет в карман за сигаретами, и, не отрывая взгляда от поля, он закуривает.

— Начальник! Начальник! — шепчет кто-то рядом.

Озолниек не обращает внимания и, лишь когда чувствует, что его легонько тянут за рукав, поворачивает голову.

— Полкило конфет, — напоминает Калейс.

— Что?!

— Полкило конфет! — и воспитанник показывает на дымящую сигарету.

— Хм! — Озолниек смотрит на сигарету, бросает под ноги и растаптывает.

Покуда команда переодевается после игры, он идет в буфет.

— Какие у вас есть шоколадные конфеты?

— Только «Каракум».

— Подешевле нет? — Он шарит в кармане и критически осматривает свой тощий кошелек. Вместе с медяками, пожалуй, должно хватить.

— Дешевле нет. Брать будете?

— Конечно, буду. Полкилограмма, пожалуйста! — А про себя думает: «Послезавтра получка, как-нибудь дотяну!»

Он подал Калейсу кулек. Калейс, угостив начальника, стал раздавать конфеты ребятам.

Озолниек недовольно ворчит:

— Все-таки это было не очень честно. Ты воспользовался слабостью противника в особо напряженный момент.

— Насчет исключений в протоколе ничего не сказано, — с ехидством парирует Калейс.

Красный от радости физрук выстраивает ребят в колонну по четыре.

— Группа, ша-го-ом арш! На стоянку автомашин!

Ребята маршируют хорошо. Они уже довольно давно тренируются к строевому смотру, и любой командир роты поглядит не без зависти на эту черную колонну.

— Запевай!

Горожане с удивлением смотрят вслед удаляющейся группе ребят. «Видал, какие они! И спортсмены хоть куда, и вести себя умеют. Ни драки, ни ругани. Просто не верится».

* * *

Этот день для Висвариса Мейкулиса особый. Вечером на занятие кружка Марута Сайва обещала принести с керамической фабрики изготовленные ребятами кружки и фигурки. На этот раз Мейкулис тоже сдал свои изделия. Когда руководительница на прошлой неделе упаковывала в бумагу еще ломкие, неказистые на вид поделки из глины, Мейкулис стоял рядом и следил за каждым движением ее рук. Руководительница, конечно, знает, что делает, но всякое может случиться. И Мейкулису кажется — именно его кружечку и поросенка Сайва берет с недостаточной осторожностью. Откуда ей знать, что правое ухо поросенка лепилось целых полчаса и все-таки под конец отпало. Тогда Мейкулис углубил ямку и приладил ухо еще раз, по, наверно, глина в ямке не была достаточно хорошо смочена. Да, да, конечно, он плохо смочил глину! И ухо может отвалиться. Много ли надо — чуть стукни, и все. А одноухий поросенок — брак. Руководительница не представляет себе, как велико значение уха, которое Мейкулис прилепил сам. Для нее все поросята одинаковые, а Мейкулис своего даже с закрытыми глазами видит. Давно, когда он был еще совсем маленьким, они жили на окраине города. Мать держала поросенка. Мейкулис хорошо его помнит и старался слепить из глины именно такую свинку.

— Поокруглей лепи! — сказала Сайва. — Он у тебя больно тощий.

Мейкулис ничего на это не сказал, только долго смотрел на комочек глины в своей руке. Тот их поросенок тоже был не круглым, а худым и длинным.

И Мейкулису хотелось вылепить именно такого. Когда девушка во второй раз остановилась позади него и посмотрела на работу, Мейкулис собрался с духом и сказал:

— Мой поросенок круглым не будет.

Потом сам даже перепугался. Как он осмелился перечить руководительнице? Она художница и знает лучше, как должен выглядеть поросенок. А того поросенка, что хрюкал в будке на окраине Болдераи, Сайва не видела. Может, он и не был таким, как другие, но Мейкулису хочется воссоздать именно такого поросенка.

— Он мало ест, — поясняет Мейкулис для смягчения своего протеста. Подходит и учительница Калме, перешептывается о чем-то с девушкой и, наверно, говорит ей, что у свиней тоже бывают худые дети. Во всяком случае, Сайва больше не спорит с Мейкулисом и позволяет ему слепить поросенка-малоежку.

И у кружечки ручка тоже может запросто отломиться. Руководительница к тому же слегка обжимает руками обертку, и сердце у Мейкулиса ёкает от страха. Он, конечно, молчит, он только смотрит. И когда руководительница с корзиной в руках пересекает двор по направлению к проходной, Мейкулис следит за каждым ее шагом. В корзине как-никак лежат его поросенок и кружечка. Вдруг руководительница споткнется и упадет?