Последний барьер - [59]

— Несколько человек. И Бамбан тоже был.

— Продолжайте наблюдение.

Киршкалн идет в дисциплинарный изолятор. Как и в предыдущие посещения, Зумент сидит на скамье надутый и никак не реагирует на приход воспитателя.

Киршкалн присаживается рядом.

— Так все и думаешь, что причинять зло другим — геройство? — спрашивает Киршкалн и, не дожидаясь ответа, продолжает, как бы разговаривая с самим собой: — В человеческой жизни и так до черта всяких бед и несчастий, а ты видишь свой долг в том, чтобы приумножать горе и еще гордишься этим. Посуди сам, не глупо ли?

— Бросьте заговаривать зубы! — шипит Зумент.

— Не имею ни малейшего желания. Мне только хочется, чтобы ты начал думать. Давай возьмем простейший пример. Перед тобой стоит человек слабее тебя — на того, кто сильней, ты ведь нападать не станешь, — и ты бьешь его по лицу, отбираешь у него часы и деньги. У этого человека есть друг, чемпион по боксу, и на другой день он делает из тебя котлету. Я не буду употреблять такие слова, как человечность, взаимная выручка, товарищеское отношение, уважение, поскольку для тебя они пока пустой звук. Для начала хочу только одного: чтобы ты правильно ощутил соотношение сил и понял, что в конечном счете пострадаешь ты сам. И поскольку тебе бывает жаль только самого себя и ты преследуешь только собственную выгоду, то из чистой предосторожности надо бы перестать вредить другим. У тебя нет шансов выйти победителем. Чем скорей ты это поймешь, тем лучше.

— Это мы еще увидим.

— Обязательно увидим. Я в этом нисколько не сомневаюсь.

— А вы не смейтесь!

— И не собираюсь. Как раз наоборот, Зумент. Мне не смешно, а грустно. Может, надеешься стать знаменитостью, чье имя люди будут упоминать со страхом и восхищаться? Не станешь. Скоро тебе исполнится восемнадцать, и если ты будешь продолжать в том же духе, в каком начал, пропадешь без следа, даже некролога ни в одной газете о тебе не напечатают.

— Не запугаете!

— Я не пугаю, просто хочу сказать, какой тебя ждет конец. Это будет колония со строгим режимом для рецидивистов и после этого жалкая смерть. — Киршкалн встает. — Свои пять суток ты отсидел, сейчас контролер тебя выпустит, и ты повидаешься с матерью. Она приехала.

* * *

Длинный стол, за ним сидят матери и сыновья.

Есть и отцы, но мало. Неподалеку от двери — контролер.

— В чем это руки у тебя?

— В киселе, — презрительно цедит Зумонт и прячет руки под стол. — Как дела дома?

— Все то же. Ничего нового.

— Чего ребята делают?

— Сам знаешь, чего делают. У малышей теперь атаманит длинный Вамбулис, из углового дома который. Скоро тоже сядет вроде тебя.

— Да ну, салага! А в клубе все еще старая капелла лобает?

— Нет, развалилась. Кто в армию загремел, кто — так, сам ушел. Теперь насчет новой соображают, на электрогитарах.

— Ладно… А девки как? Пума что делает?

— Пума со мной приехала, да они ее не пустили.

Привет тебе шлет. — Мать подается телом вперед и говорит тише: — Она и вечером останется. Может, доведется увидеть.

— И гады не пропустили?! Собаки! Ну, я этому Киршкалну покажу еще!

— Чего ты ему можешь устроить? Сиди лучше тихо и слушайся…

— Ты мне тут брось поливать! — грубо обрывает мать Зумент. Теперь, когда он знает, что Пума рядом, а повидаться с ней нельзя, он весь дрожит и краснеет от злобы, и на голову воспитателя изливается поток брани и проклятий. — Привезла, чего просил?

— Привезла. Но сигареты теперь, говорят, нельзя.

— Мура, гони сюда живо! Пока попка не смотрит.

— Нету. У Пумы остались.

— Вот балда! Ну ничего, скажи Пуме, чтобы вечером через загородку бросила. — И Зумент объясняет, как и где это лучше сделать. Затем перечисляет друзей, которым надо просто передать привет, а которым сказать: Жук держится как герой.

— Послушай, Коля, надо бы все это кончать. Ничего там хорошего не будет. Мне и воспитатель про тебя…

— Ты мне лучше не говори про это длинное пугало! Если сказать нечего, сиди помалкивай! — Он задумывается о чем-то и после паузы говорит шепотом: — Может, последний раз видимся. Только об этом никому ни слова. Лихом тебя поминать не стану.

Живи как знаешь, а мне эта жизнь не подходит. Тут все мелко плавают.

— Ты чего говоришь, Коля? — В глазах женщины испуг.

— Сказал же тебе — молчок!

И женщина замолкает, но взгляд ее страдальчески и тревожно бегает по пригожему лицу сынка.

* * *

— Товарищ старший лейтенант, с третьего поста звонят — опять эта подзаборная кошка пришла, — говорит Киршкалну контролер. — Идет к ограде у санитарной части.

— Место обычное, так я и думал.

Воспитатель звонит дежурному.

Немного погодя Киршкалн с сержантом выходят из зоны и направляются вдоль забора в ту сторону, где видели Пуму. Фонари и прожекторы еще не включены, и все вокруг окутано сумерками прозрачной летней ночи. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все вокруг озаряется светом. На несколько метров от освещенной ограды видна теперь каждая кочка, но зато дальше темнота стала непроглядно черной.

Киршкалн немного пригнулся и тогда на фоне неба заметил девушку. Крадучись, она приблизилась к границе освещенного пространства, затем широко размахнулась и что-то бросила через ограду.

Когда из темноты рядом с Пумой вдруг вырастают офицер и сержант, та сперва делает рывок, чтобы убежать, но тут же останавливается как вкопанная и истошно кричит, точно с нее заживо сдирают кожу.