Последний барьер - [58]

— Я воспитатель Николая Зумента, — здоровается Киршкалн, и женщина, спрятав паспорт в сумку, протягивает ему руку с лакированными ногтями.

— К сыну мы приехали, — говорит она.

— Насколько мне известно, сестры у Николая нету, — смотрит Киршкалн на накрашенную девицу.

— Она ему двоюродная, — поспешно поясняет женщина.

— С двоюродными свидания не разрешаются, — говорит Киршкалн матери, затем обращается к девушке: — Вам придется обождать за воротами.

— А может, разрешите? Ей так хотелось повидать Колю.

Теперь голос у женщины воркующий и ласковый, а улыбка уже на пол-лица. Она придвигается чуть ближе, на губах отчетливо видны крошки лиловой помады, и в нос Киршкалну ударяет острый аромат духов.

— Нельзя! Вы пойдете со мной, а эту гражданочку, — говорит он контролеру, показывая на девушку, — выпустите наружу.

Киршкалн уверен, что это и есть Зументова Пума.

— Хи! — слышит он, как позади не то хихикнули, не то фыркнули, и двери закрылись.

Проводив мать в комнатку для беседы, Киршкалн просит его извинить и возвращается в проходную.

— За сестренкой понаблюдайте! Позвоните на посты! У нее всякое может быть на уме.

— Сына своего, к сожалению, вы сию минуту повидать не сможете, — возвратясь, говорит он матери Зумента. — Николай в дисциплинарном изоляторе. — Киршкалн смотрит на часы. — Его выпустят через час двадцать минут, когда закончатся пять суток его наказания.

— Господи, да за что же это такое? Чего же Коля наделал?

— Организовал вымогательство денег у воспитанников и избиение своих товарищей. Так что, как видите, ничего приятного и утешительного я вам сообщить не могу.

— Разве здесь это возможно? Почему же вы за ним не смотрите?

— Если как следует постараться, кое-что возможно даже — здесь. А нас лучше уж не упрекайте, у вас на это нет ни малейшего права.

— Как это — нету права? Я все-таки мать.

— Нет, я вас матерью не считаю.

— Чего?! — не веря своим ушам, переспрашивает женщина.

На какой-то миг она кривит рот в иронической улыбке, откидывает назад голову, и кажется, вот-вот закатится пошленьким смехом. Затем губы перекашиваются, лицо вдруг делается старым и увядшим. Плечи ее опускаются, голова никнет, и Киршкалну видны лишь эти угловатые плечи и темные, завитые волосы, к которым кое-где пристали чешуйки перхоти. Когда мать Зумента вновь поднимает глаза, губы ее сжаты и лицо лишено выражения, лишь на желтоватой коже возле ямки меж ключиц нервно пульсирует вена.

— А я… я ничего не могла поделать. Не знаю. — Ладони сложенных на коленях рук приподнимаются в стороны в бессильном жесте. — Ума, видно, маловато, не сумела. Что делать. Старалась как могла, но… — Руки снова шевельнулись. Она подняла было взгляд на воспитателя, но тут же отворачивается к окну и застывает в неподвижности. — Одна. Все одна и одна. Где вам понять!.. — Слова тяжелые, с трудом переваливают через губы.

Киршкалн молчит. Что ей на это сказать? Тяжело, конечно же тяжело.

Женщина, сидящая перед ним, сейчас ему гораздо ближе, чем та раскрашенная маска, что стояла и улыбалась в проходной рядом с Пумой или две минуты назад вызывающим топом задавала ему вопросы. Потому он и оставляет при себе то, что хотел бы сказать.

Есть матери, которые и в одиночку выращивают достойных сыновей. В бедности живут, нуждаются, но растят. Эта мать не смогла сделать из сына человека.

Успокаивать и заверять, что в будущем все наладится, бессмысленно. Для педагогических рекомендаций время безнадежно упущено. «У меня мать шлюха», — вспоминает Киршкалн слова Зумента.

— Я знаю, вы станете меня ругать, — виноватым голосом говорит женщина. — Все меня ругают за мою жизнь.

— Да нет, ругать я вас не стану. Какое это имеет теперь значение?

— Верно. Как умею, так и живу… — Она снова входит в свою обычную роль, губы вновь дрогнули от фальшивой улыбочки.

— Для чего вы девушку с собой привезли?

— Пристала. Раз так, пускай, думаю, едет, может, удастся повидать. Она последняя была, с которой Коля гулял.

— У вас есть вопросы ко мне?

— Нету. То, что Коля мой конченый и ничего хорошего про него не услышать, я наперед знала.

— Тут вы ошибаетесь. За Колю мы еще поборемся. — Киршкалн смотрит на мать и вспоминает короткие письма, которыми она и сын обменивались друг с другом. «Приезжай, привези!» — дальше перечень предметов и в конце: «У меня дела идут хорошо». Так пишет Николай. «Не знаю, смогу ли, попробую», — и в конце: «Веди себя хорошо!» Так пишет мать.

Письма дальних родственников, у которых общие только материальные интересы. По крайней мере, со стороны Зумента. Мать сдалась, опустила руки.

— Если не возражаете, я пойду, — продолжает после паузы воспитатель. Можете подождать здесь или в общей комнате свиданий. А то пойдите погуляйте. Если привезли сигареты, заблаговременно выньте их. У нас теперь курить запрещено.

— Ладно, я выйду. Тут у вас душно.

Киршкалн провожает мать Зумента до ворот и через окно проходной видит, как к ней подбегает Пума и они разговаривают.

— Как себя вела эта девочка?

— Пока ничего такого. Отошла подальше и глазела поверх забора на окна школы. Какие-то знаки подавала. Мы ей замечание сделали, перестала.

— Не заметил, кто в это время стоял у школьных окон?