Последний барьер - [38]

— Надо строже наказывать, — говорит председатель Большого совета, — как кто закурит где не положено — выговор. Еще раз поймают — в изолятор!

— Тем, что курят по углам, не продавать сигареты, — поступает еще одно предложение.

Озолниек думает, затем отрицательно качает головой.

— Мы и сейчас наказываем строго, но утешительных результатов нет. И сажать за курение в изолятор было бы чересчур строго. А не продавать им сигареты, так ведь дружки угостят. Надо что-то другое.

— Что же еще придумать?

— Придумано достаточно. Надо повлиять самим, без вмешательства администрации.

— Мы же делаем замечания.

Ребята переглядываются, морщат лбы, кое-кто опускает голову. Члены совета сознают, что они и сами не без греха. Если по-честному, то никакой серьезной борьбы не ведется. Все эти замечания — для очистки совести. Как будешь указывать другому, если подчас сам ходишь с сигаретой в зубах там, где курить не полагается? Озолниек их понимает. Вот тут-то и кроется смысл начатого разговора.

— А если б вы в первую очередь сами за себя взялись? Неужели такая ерунда вам не по плечу? Взрослые люди, не можете дойти до туалета или до места для курения!

Это задевает ребят.

— Да, конечно, можем. Подумаешь! — одновременно раздаются несколько голосов.

— А я вот все-таки сомневаюсь. Наверно, уже не можете. Потому и остальные вас не слушаются.

— Да что вы, начальник! Смеетесь над нами?

Теперь возражают почти все. Это личное оскорбление. Большой совет — и не может. Что за чушь, они могут все!

— Интересно было бы поглядеть, — продолжает подзуживать Озолниек.

— Вот увидите!

— А знаете, что мне пришло в голову? — Озолниек притворяется, будто бы идея осенила сию минуту, и начинает исподволь: — Договоримся так: если в течение двух месяцев двадцать человек не будут записаны за курение, то я признаю, что вы действительно кое-что еще можете, но если попадутся курение в колонии запретим напрочь.

— Ну, это опасное дело, — осторожно загудели ребята и, прищурясь, глядят на Озолниека.

— А чего там опасного? Без риска неинтересно.

— А если все-таки их наберется все два, десятка?

— Сами же сказали, для вас это — раз плюнуть.

Наверно, так оно и есть, но что, если померяться силой, а?

— Два месяца — слишком много, — говорит кто-то.

Начинается торговля. Страсти разгораются. Озолниек уперся на своем, не идет ни на какие уступки.

Итак, главное достигнуто, теперь надо только довести все до конца, но это уже не так сложно! В конце концов, все сходятся на сроке в один месяц и на двадцати пяти нарушителях. Секретарь протоколирует: «Большой совет воспитанников постановил, что, если в зоне в течение одного месяца, считая с первого июля, будет записано более двадцати пяти воспитанников, которые курили в неположенных местах, курение в колонии запретить».

— Вот, а теперь поглядим! — с победными улыбками они смотрят на Озолниека.

— Поглядим! — Начальник колонии тоже улыбается. — Но контроль будет строгим.

Председатель Большого совета подписывает протокол.

— Быть может, на этот раз пусть подпишутся я члены, — замечает начальник, — так оно будет ответственней. Все решали, всём и подписываться.

Весело переговариваясь и жестикулируя, ребята покидают кабинет.

Состязание началось. На вечерней линейке решение объявляют перед строем и на следующий день выписку из протокола вывешивают на щитах в коридоре общежития и на сквере рядом с «проспектом Озолниека».

VIII

Зумент и Бамбан восседают рядком в туалете. Сорокаваттная лампочка бросает тусклый свет на плиточную облицовку стен и мокрый, только что помытый цементный пол. Лица ребят при таком освещении выглядят изжелта-бледными и болезненными. Только что прогудел сигнал на политзанятия.

— Кончай скорей! Хватит глаза мне мозолить! — гаркает Зумент на третьего «посидельца», и тот, кое-как подтянув штаны, пулей вылетает в дверь. Они остаются вдвоем. — Все получил? — шепотом спрашивает Зумент.

— Половину только.

— Покажи!

Бамбан достает из-за подпоротой подкладки ботинка розоватую бумажку, сложенную в тугой квадратик, площадь которого не более сантиметра. Зумент ее разворачивает, и бумажка оказывается десятирублевкой.

— Ладно, на этот раз прихорони сам, — он отдает десятку Бамбану. — Нельзя держать все в одном месте. А второй свою почему не принес?

— Божился, у старухи с собой не было. В следующий раз, сказала, привезет.

— Придется пересчитать зубцы, как Кастрюле. Следующая свиданка у него через два месяца. Вон сколько нам ждать!

В коридоре слышны шаги, и в туалет просовывается голова контролера.

— Сигнал не слыхали?

Зумент натуживается и издает неприличный звук, контролер закрывает дверь.

— Про тайник с харчами не пронюхали?

— Покамест нет.

— Ты у меня гляди!

— А у тебя нельзя? Было бы верней.

— У меня?! — Зумент смачно харкает на противоположную степу. — У меня там Киршкалнов штымп — Калейс. Все время, падла, глаз с меня не спускает. И еще штук десять таких, как он. Отделеньице — дай бог! Досрочное им обещано, вот пацаны и лезут из кожи.

— А может, у Мартышки?

— У Мартышки можно, я уже сказал ему.

— А за границей наши деньги ведь не годятся? — сомневается Бамбан.

— Дура! А пока до границы дотянем? Ладно, снимайся, чтобы нам разом не идти. И тех двоих бери за глотку — у них свиданка в это воскресенье. Смотри, чтобы было, сколько сказано!