Последний барьер - [30]

Начальник бросает вопросительный взгляд на Киршкална, но воспитатель сам в недоумении, он лишь пожимает плечами.

— На вечерней линейке этой превосходной симметрии не было.

— После зарядки зайдешь ко мне, — велит Озолниек воспитаннику.

Но и в кабинете начальника выяснить ничего не удалось. Мейкулис бубнит одно и то же:

— Я шел после вечернего гудка в уборную, поскользнулся и упал. И приложился об толчок. В уборной было мокро, я поскользнулся, и упатт, и стукнулся… — и так далее.

— Сними рубаху! — приказывает Киршкалн.

Мейкулис медленно и неохотно стягивает с себя одежду, не переставая тихонько бормотать:

— Говорю же, нет ничего. Я вчера шел…

Он стоит голый по пояс, стеснительно мнет в руках рубаху.

— Подойди-ка поближе к окну! — Начальник подталкивает Мейкулиса вперед, и солнце обливает его тощий торс. — Гляди-ка сюда! И вот еще, и здесь тоже… — Озолниек тычет пальцем в бока и спину парнишки.

Киршкалн кивает. Густые синяки говорят сами за себя.

— Да это ничего, — мямлит Мейкулис и даже пробует засмеяться. — Когда упал, я еще немножко катился и стукнулся об стену и об толчок…

Озолниек взвивается:

— Это, — наверно, толчок подпрыгнул и треснул тебя! Говори, кто бил?

— Никто. Когда я вечером…

— Опять сказка про белого бычка!

Начальник снимает телефонную трубку и звонит в санчасть.

— Фельдшер? Зайдите, пожалуйста, ко мне!

Через несколько минут является фельдшер.

— Осмотрите этого молодца! Каково происхождение синяков на его теле?

Старый, видавший виды фельдшер разглядывает Мейкулиса.

— Отделали тебя, сынок, под орех! Но бил неопытный. Специалист, тот разделал бы так, что и комар носу не подточил. А глазки-то, ай-ай-ай! Раскрой рот! — Фельдшер берет Мейкулиса за подбородок. — Ну-ка, разинь пошире. К свету. Та-ак. Полюбуйтесь! — обращается он к начальнику. — Слизистая изранена о зубы. Заметный отек. Поколотили основательно.

— А теперь что ты скажешь? — спрашивает Киршкалн.

Теперь Мейкулис молчит, но как только фельдшер уходит, на вопрос, кто бил, заводит старую песню:

— Я пошел вечером в сортир, поскользнулся и…

— Хватит! У меня больше нет времени слушать эти глупости. Выяснить и доложить! — говорит Озолниек воспитателю.

Заперев Мейкулиса в своей комнате, Киршкалн отправляется на поиски воспитателя, дежурившего в эту ночь.

Уже довольно долго жизнь в отделении течет сравнительно спокойно, и вообще избиения теперь стали редким происшествием в колонии. Но хочется думать, что в этом замешаны ребята его отделения, разве что только Зумент. Уж больно здорово Мейкулис запуган.

Вчера Киршкалн был в зоне до половины двенадцатого. После вечерней линейки ребята тихо-мирно разошлись по отделениям. Трудно допустить, что после отбоя кто-то из другого отделения рискнул бы напасть на Мейкулиса. Выходит, побили свои, и это в самом деле могло произойти в туалете. В коридоре навряд ли, поскольку Мейкулиса били основательно и долго, а в комнате отделения этого никуда не допустил бы Калейс. Но что же послужило поводом? Старая вражда, внезапный конфликт или натравил кто-то со стороны?

Дежурный воспитатель не успел еще смениться и уйти домой.

— Ночью все было тихо. Твое отделение в самом конце коридора, и я ручаюсь: никто чужой там не шлялся. Только если в туалете или в отделении, по говорю же тебе: все было тихо. Конечно, далековато, но трудно так избить и чтоб совсем без шума.

— Как раз этого-то увальня можно лупить, пока дух вон не выйдет, а он все будет стоять навытяжку, как прусский солдат, — говорит Киршкалн и уходит, фактически ничего нового не узнав.

Значит, все-таки свои. Не станет же врать дежурный воспитатель. А впрочем, черт его знает. Кому приятно было бы сознаться, что на его дежурстве случилось такое дело.

Председатель совета Калейс тоже ничего не знает: «Пока не заснул, в отделении было все спокойно».

Воспитатель ведет Мейкулиса в столовую, стоит с ним рядом до конца завтрака, потом снова сажает под замок.

Гудит сигнал строиться на кружковые занятия и утренний осмотр. Сегодня Киршкалн проверяет своих особо придирчиво, смотрит, как начищены сапоги, все ли пуговицы пришиты, заставляет вытянуть вперед руки. Кое-кого отсылает в туалет помыться еще раз.

Среди них и бывший «дядька» Мейкулиса Рунгис и ближайший друг-приятель Рунгиса. У Рунгиса лапы действительно грязноваты, а его товарищ вспыхивает и, не двигаясь с места, оправдывается перед воспитателем:

— А меня за что? Поглядите, ни одного пятнышка!

— Ладно, ладно, делай, что тебе велят!

Но приказание не выполнено. Когда остальные ушли, Киршкалн подходит к ослушнику.

— Хорошо, — спокойно говорит воспитатель. — Насчет рук я, может, и ошибся. — И без перехода, выпаливает в упор: — Где Рунгис бил Мейкулиса? В туалете или в отделении?

Парень лупит глаза и растерянно брякает:

— Не, не в отделении! — И, смекнув, что проболтался, зло глядит на Киршкална, пробует исправить оплошность: — А я ничего не знаю, кто кого бил.

— Ясно, — усмехается Киршкалн, — уматывай! И я от тебя ничего не слышал, понятно?!

Немного погодя подходит Рунгис. Киршкалн осматривает его отмытые руки и говорит:

— А тебя все-таки придется наказать.

— За что?

— За Мейкулиса.