Последний аргиш - [13]

Боской быстро привыкал к людям, искал их ласки, но, как все северные лайки, не заискивал перед ними. В его глазах, когда рука гладила белую, с крупными серыми пятнами шерсть, пожалуй, больше было собачьей тоски, чем голода.

Когда весна только-только собирается растопить снег и лед долгой зимы, собакам еще тяжелей, чем людям. Толстый слой льда не дает рыбакам ловить рыбу, а рыхлый снег — собакам бегать, охотиться по тайге.

Собаки в один день потеряли хозяев.

Еще утром хозяйка в теплой, украшенной на плечах красными нашивными лентами парке вынесла им еду, и они нетерпеливо ожидали, когда она разольет каждому в туяс, а к вечеру никто не вышел к ним из чума.

Прошла ночь. Псы норовили пробраться в чум, где было тепло и горел костер, но хозяин резким окриком выгонял их снова на мороз. Они жались к занесенным снегом стенкам, укрываясь от ветра. Утро все трое встретили замерзшие и голодные.

Соболь сидел перед входом и ждал, протяжно взвизгивая от нетерпения. Боской был рядом и лишь изредка подвывал. Один Лебедь лежал в стороне и не спускал глаз с двери чума.

Когда дверь откинули и хозяин вышел, неся на руках хозяйку без парки, в одном легком платье, Лебедь, радостно лая и оттолкнув своих старших друзей, подскочил к нему. Хозяин, даже не посмотрев на него, пошел к оленьей санке.

Олени понесли санку быстро. Вслед за санкой собаки прибежали на новое стойбище, на берегу озера, где летом им вдоволь давали рыбы. Они были голодны, но люди не вспоминали о них.

Занятые своими делами, люди меняли уставших оленей. И когда санка снова тронулась, три пса побежали, следом. На санке не было парки хозяйки — ее оставили у большого дома на берегу озера.

Впереди ехало много санок, но хозяин ехал последним. Никто из едущих впереди не оборачивался на него, никто не смотрел назад.

Хозяин ехал тихо, и собаки могли не торопиться.

Хозяин остановил санку под деревом, перекинул через толстую ветвь тонкий олений аркан и просунул голову в петлю…

Больше он никуда не поехал.

Первым обнюхал хозяина Соболь и не почувствовал привычного тепла его рук. Затем подошли другие. Соболь протяжно завыл, Боской и Лебедь подхватили. Люди, ехавшие впереди, вернулись и прогнали собак.

Соболь пошел обратно к озеру, за ним побежали его друзья. Они вернулись к большому дому и сели около санки, на которой лежала парка хозяйки. Скоро чужая женщина накормила их.

Прошло много времени. Они оставались у большого дома и раз в день им давали еду — каждому в отдельности.

Хозяева не возвращались. Даже собаки понимали, что мертвые не приходят…

Однажды Боской очнулся от радостного визга Соболя, вскочил и бросился стремглав к женщине, одетой в парку хозяйки. Но Соболь перестал лаять, а только тихо скулил и вилял хвостом.

Все трое обнюхали знакомую парку и отошли на свои места. Соболь вытянул больные лапы и закрыл глаза. Боской сел, а Лебедь молча погнался за облезлой кошкой, высунувшейся из-под крыльца.

Когда женщина положила парку на место, Боской приоткрыл веки и посмотрел большими умными и немного грустными, по-собачьи грустными глазами.

На другое утро Соболь и Лебедь тихо скулили, ожидая, когда женщина даст им поесть.

Она вышла из большого дома и, увидав только двоих, стала звать третьего:

— Боской! Боской, иди!

Боской еще с вечера ушел в тайгу. Он раньше других вспомнил, что в хозяйском чуме был третий человек, почти мальчик, который любил играть с ними, а весной и летом сам варил для всех троих еду. Его не было с хозяевами, когда они покинули стойбище, его не было и у большого дома на берегу озера.

Когда женщина надела парку хозяйки, Боской вспомнил о нем. С вечера он пошел обратной дорогой на старое, стойбище.

Тайга не пугала его. Пролетавшие птицы не останавливали его. Он не лаял на шнырявших по стволам полосатых бурундуков, а бежал, склонив морду к земле, в поисках старого, успевшего подтаять на солнце оленьего следа, на старое стойбище.

*

Пушистая, осыпанная снегом ветвь лохматой ели больно ударила Дагая по щеке. Он дернулся в сторону, оставляя глубокие борозды в снегу, и коснулся ствола. Крупными хлопьями, легкой пеленой, снег слетал с ветвей и таял на разгоряченном лице.

Дагай стоял по пояс в снегу, облокотившись на ствол ели. Так стоял он долго. Прерывистое дыхание успокоилось, грудь вздымалась медленней, и холодный вечерний ветер стал забираться в успевшую намокнуть от пота и остыть парку.

Дагай тяжело вздохнул и открыл веки. Большими черными чуть-чуть раскосыми глазами он посмотрел вокруг и, казалось, ничего не видел и ничего не понимал.

Наступали весенние сумерки. Взлохмаченная серая белка сидела низко на снежной лапе кедра, и ее красноватые зрачки напоминали выпученные глаза Дочери ночи.

— А-а! — с болью и страхом вырвалось из груди. Он опять закрыл глаза.

Белка испуганно перескочила на соседнюю сосну и быстро вскарабкалась на вершину.

Когда Дагай открыл глаза, обломанные сучки и хлопья снега уже успели осесть на занастившую поляну. Было холодно, немного страшновато, но сознание восстановило память только что свершившегося и появилась потребность понять, где он, что с ним?

Перед собой он видел широкую тропу. Наверное, он бежал долго, если сумел в талом метровом слое снега промять такую дорогу! Начало ее уходило куда-то под угор, за трехвершинную сосну.