Последний апостол - [11]

Павел задумался, как поступить с Варнавой. Или тот все-таки просто доносчик, смущающий людей разговорами, а потом отдающий собеседника властям? Вряд ли. Если доносчик, то не римлян. Синедриона? Те говорят по-другому. На патриота совсем не похож. Доложить о нем в Иерусалим?

— Сначала было Слово, — продолжал между тем Варнава, внимательно ступая по мощеной улице. — Что человек назовет, то и выделяет для себя из хаоса, то и существует для него. Вера создает для человека мир, в котором ему удобно жить. К примеру, греки верят во многие небеса, что вращаются вокруг Земли и двигают планеты. Верят в небо неподвижных звезд и богов, живущих на земле, на горе. Это их мир.

— Дяденька, — притворно запищал невесть откуда выскочивший мальчишка, — дяденька, дай монетку! — Мальчишка схватил Варнаву за край одежды, задерживая. Попрошайка видел, что тот сейчас во власти великих идей. А под шумок великих идей всегда хорошо клянчить по мелочи.

Павел хотел было дать нахаленку по шее, но Варнава удержал его.

— Скажи мне, кто гасит звезды? — спросил он мальчика.

Сорванец насупился: что, этот чудак не знает таких простых вещей? Издевается?

— Понятное дело, птицы, — неохотно проворчал он.

— Что, птицы, по-твоему, могут долетать до звезд? — не удержался от насмешки Павел.

«Вот деревня! — еще более насмешливо подумал мальчик, но свой сарказм оставил при себе. — Приезжий. Неудивительно, что битый. Может, и вправду не знает, кто гасит звезды».

— Долететь, конечно, не могут, — снисходительно пояснил ребенок. — Но им и не надо. Ведь что такое звезды? — Посмотрел на Павла. «И этого не знает. Точно — деревня!». — Звезды — это души цветов, улетающие в небо, пока цветы спят. Утром, когда цветам пора просыпаться, птицы зовут звезды обратно. Те слышат и возвращаются.

— Молодец! — Варнава дал мальчику монетку. Повернулся к Павлу: — Птицы действительно очень громко кричат по утрам, и звезды действительно после этого гаснут. Попробуй докажи, что ребенок не прав. Он знал это с младенчества, его родители, и деды, и прадеды знали это — откуда ты знаешь, что это не так? — Павел молчал. Шел за Варнавой, думал. — В мире всему можно дать объяснение, с любой точки зрения. И любая точка зрения будет истинной.

Поблизости громко закукарекали мужские дурашливые голоса — бетонщики праздновали. Ели, выпивали, смеялись. Отдыхали.

— Кстати, — вспомнил Павел, — ты мне так и не рассказал, что это за праздник холостых петушков.

— Очень целесообразный, как большинство религиозных праздников. Сейчас — самая пора резать молодых петушков. Цыплята подросли: курочки скоро будут нестись, а петушков оставляют только на развод. Остальных — под нож. И в это же время поспевают многие овощи. Много овощей, много забитых петушат, вот и варят огромные котлы похлебки, отъедаются люди, пируют, отдыхают. Посвящают цыплят своим богам-покровителям, каждая ремесленная община своему.

Бетонщики зашумели вдруг возмущенно, вскочили с разложенных у котлов подстилок, бросились к своим песчаным кучам. За одной из куч, там, где стояли деревянные лотки с готовой смесью, орудовал чужак. Да еще какой! Громадный негр, почти голый, торопливо нес к ограде какой-то залепленный серой массой предмет. У ограды его поджидал большущий кувшин. Поднялась крышка, маленькие ручки высунулись на миг из кувшина, подхватили залепленный предмет, спрятались. Великан, закрыв кувшин, подхватил его на руки и побежал прочь. Тут же, как из-под земли, появились два страшных воина чудного вида и бросились в погоню за негром.

Бетонщики удивились, но, решив не портить себе праздник, вернулись к трапезе. Оно славно бы побегать, помахать кулаками, да только вид голого негра с кувшином и вид двух его преследователей не располагали к честной драке.

Павел с Варнавой, видевшие все это, пошли дальше.

— Так вот, к вопросу о вере… — вернулся к разговору Варнава, и Павел вспомнил, что болтуна нужно убить.

Глава третья

— Почему мы так далеко ушли от своих? — спросил некстати Павел. Еврейский квартал кончился давным-давно, и вокруг бренчал повозками, цокал копытами, свистел бичами и горланил в сотни глоток совсем чужой Дамаск.

Роскошный, неряшливый, суетливый Дамаск. Воздух противно гудит вездесущими мухами. Визг, толкотня, ругань. Даже ослики здесь не трогательно-степенные, как в Иерусалиме, а крикливые, злобные, так и норовят укусить. Их хозяева вопят друг на друга громче своего скота, хватают друг друга за пестрые тряпки, плюются в длинные бороды — никто не хочет уступать дорогу. Улочки узкие, чтобы не втиснулось солнце, тенистые, но душные от запаха многих тел, от запаха фруктовых, овощных и рыбных куч, сваленных вдоль домов прямо на грязные камни.

— Здесь, в Дамаске, мы не живем с евреями, — пояснил Варнава.

— Как же так? — удивился Павел.

Его спутник рассмеялся.

— Или они не живут с нами.

— Что, вы не евреи? — Павел расстроился. — Все одного семени и одного Бога?

— Все мы Адамова семени, разных народов чада — братья между собой, возразил Варнава. — Сын Божий вырос и живет своим домом, почему бы и нет?

Крики вокруг стали громче; сначала — возмущенные, потом — льстивые. По улице промчались несколько всадников, хлопая плетками, сердитыми приказами расчищая дорогу. Брызнули из-под копыт фрукты, хлынули, прижимаясь к стенам, торговцы.