Последние узы смерти - [69]

Гнев Хуутсуу взметнулся горячим, точно кровь, меднистым запахом. Валин ощутил, как колыхнулся воздух, когда она склонилась к нему. Расслышал, как, тише мысли, ее пальцы сомкнулись на рукояти меча.

– Давай, – проговорил он, так и не подумав встать (темное зрение либо придет, либо не придет). – Давай.

Мгновение застыло, как поставленный на острие кинжал. А потом Хуутсуу откинулась на пятки и презрительно расхохоталась:

– Если ты так торопишься умереть, зачем столько месяцев прятался под корнями, как раненый лесной зверь?

– К чему спешить? Рано или поздно вы должны были прийти. Вы или вам подобные.

– Воин ищет битвы, а не ждет ее.

– Я не воин. – Валин указал на свои глаза. – Я ничего не ищу. Я слепец.

От нее внезапно потянуло недоверием.

– Ложь.

– Как знаешь, – пожал плечами Валин.

Что-то в его голосе заставило ее задуматься. Потом он услышал, как она качает головой.

– Ты ловишь стрелы на лету. Ты на моих глазах метнул топор, убивший Айоку. Слепец так не действует.

Валин пропустил невысказанный вопрос мимо ушей – он не знал на него ответа. Как объяснить женщине, что, живя в непроницаемой тьме, вынужденный ради пропитания обкрадывать ловушки ничего не подозревающих поселенцев, пересидев зимние месяцы в ледяной берлоге, питаясь промороженным мясом найденного там и убитого им медведя, он иногда… чудом делался зрячим. Как объяснить ей, что он слеп, пока неизбежность боя не возвращает ему зрение – не зрение, мысленную картину, вырезанную из слоев неразличимой черноты? Как втиснуть в слова необъяснимое: когда рядом смерть, его разум соскальзывает к первобытному постижению, захороненному в невообразимой глубине рассудка? Как объяснить – не только этой женщине, кому бы то ни было, – что он искорежен, непоправимо сломлен, но, точно сломанный клинок, еще в состоянии пролить кровь? Объяснение лежало вне слов, а возможно, и вне мыслей, и Валин чурался его.

– Итак, – сказал он вместо того, – вы ищете тех аннурцев. Призраков. И знаете, что они кеттрал?

Он чуть не целый день размышлял над тем, что сказала Хуутсуу у хижины: трое воинов в черном, практически неуязвимые. Наверняка кеттрал; вопрос – вопрос, крысой подтачивавший его мозг, – кто?

– Знаем, – сказала Хуутсуу.

– Тогда вы идиоты. Кеттрал, ни один из кеттрал, не станет вам помогать – не больше моего. Они не забудут, что вы здесь творили.

Хуутсуу не спешила с ответом. Снежный северный ветер доносил запах подгорелой оленины. Ургулы, почти все, сбились у костра и за едой тихо переговаривались. Валина всегда изумляло, как мелодичен язык этого зверья. Слушать всадников было, как слушать тихое пение или птичий щебет. Он чуял застоялый пот и кожаную одежду часовых – четверо стояли на страже более или менее по углам лагеря. Сейчас этот клочок леса представлялся безопасным и теплым – местом, где можно забыть опасения и порадоваться обществу друзей.

– Кеттрал не будут нам помогать даже ради убийства лича, ставшего во главе моего народа? – спросила Хуутсуу.

– Человек может ненавидеть одновременно двух врагов. Особенно когда один из них – изменник, а другой – вымазанный в крови дикарь, с удовольствием вспарывающий животы детям.

– Я воюю не с Аннуром.

Валин тупо уставился в темноту – туда, где должно было маячить ее лицо.

– Тогда какого хрена ты тут делаешь, Хуутсуу? Зачем перешла через Черную?

Она ответила с явной острой досадой:

– Мы шли очистить мир от вашей слабости, правда. Но теперь… мир переменился.

– Мир не меняется.

– Тот, кто прячется в лесах, многого не замечает.

– Вы пытали аннурцев? – спросил Валин, хмуро мотнув головой.

Он ощутил шепот ветерка в клочьях своей бороды, когда она кивнула:

– Множество.

– Значит, я ничего не пропустил.

– Теперь не пытаем. Я и мое племя отказались от этой войны. Есть другой враг, пострашнее миллионов, превращенных твоей империей в овец.

– И вы, поняв, что слушали не ту ложь, что выбрали в вожди не того кровожадного негодяя, перестали резать глотки аннурцам… Когда? Пару недель назад? Хватит ли времени отыскать в полководцы другого изувера? И что потом? Снова будете варить в своих котлах аннурских детей? Если вы и вправду с этим покончили, отправляйтесь домой.

– Я не оставлю за спиной этого лича. Не оставлю его в живых, чтобы он, закончив войну, вернулся на травы севера.

– А если бы сумела убить Балендина, ушла бы?

– Уйду. Это плохая земля для лошадей.

Валин глубоко вздохнул, принюхиваясь к ней в поисках лжи. Он чуял только пот и решимость.

Он покачал головой. От всего здесь ему было тошно. Проведя полгода в лесах, забытый, затерянный, мертвый для всех, кто его знал, он снова впутался в какую-то мутную войну, где нет правых, где все убивают и лгут, где союзник может оказаться хуже врага.

«Все это не важно, – молча напомнил он себе. – Семья зверолова жива. Вот почему ты здесь».

Впереди были только мерзость и кровь. Но спасая мальчишку и его родных, он, по крайней мере, поступал хорошо. Прозябая в чаще, он не ждал, что ему еще выпадет случай сделать что-то хорошее, чистое. Что же до его будущего… Не так важно, погибнет он, сражаясь с медведем за берлогу накануне зимы или пытаясь вогнать нож в сердце Балендину.