Последние узы смерти - [68]

В нескольких шагах от него ургулы разбивали лагерь. Валин слышал, как они стреноживают лошадей, как роются в переметных сумах. Он чуял разгорающиеся костры, переходившие из одних грязных рук в другие краденые фляги с крепким вином, кровь подстреленного разведчиками оленя. Если постараться, можно было различить разговор, отдельные голоса, поднимавшиеся и затихавшие, перебивавшие друг друга. Впрочем, языка он не понимал и, чем распутывать слова, вслушивался в дыхание занятых своими делами ургулов, в биение десятков сердец. В любом случае эти звуки были полезней слов. Вздумай всадники наброситься на него, вряд ли стали бы об этом рассуждать. Он бы расслышал приближение убийц в участившемся пульсе, в сиплом дыхании, вырывающемся из приоткрытых губ.

Пока что никто к нему не подбирался. Утром, оставив за спиной лесную хижину, ургулы дали ему двух лошадей и начисто перестали замечать. Маленький отряд двинулся через лес к северу, обращая на вражеского воина не больше внимания, чем на мешок с зерном.

«Оно и понятно», – угрюмо думал Валин.

Слепой, он и на коне сидел мешком, низко клонился к холке, руководствуясь шагами ехавших впереди и остерегаясь, как бы не выбили из седла нависающие ветви. Лес здесь был густым, так что ургулы двигались шагом, переходя на короткую рысь лишь в каменистых руслах ручьев.

Весь день Валин разбирался в исходивших от них запахах. Сквозь кожу и железо он улавливал густой дух усталости и выкованной бронзовой решимости. Несколько ургулов сердились – запах злости у него связывался с приржавевшим железом. А вот тот мягкий гнилостный запашок – страх, сильнее всего он исходил от таабе со смердящей раной на бедре. Парню предстояло умереть до исхода недели, хотя он, кажется, еще не понял этого.

Запахи Хуутсуу смешались так плотно, что он едва их различал: ярость сплеталась с мутным облачком сомнения, густого и тяжелого, а рядом, остро, как летний перец, улавливалось что-то очень похожее на возбуждение. Ее, как видно, не раздражали бесконечные комариные болота северных лесов, или она твердо затаптывала в себе недовольство.

В десятый раз разбирая ее запах, Валин заметил, что женщина приближается, почти бесшумно ступая босиком по палой хвое. Он сосредоточился, отбросив от себя все, кроме подходящей к нему ургулки. Сердце ее билось спокойно и ровно, и все же он распознал в ней опаску. Валин опустил руку на рукоять ножа за поясом, но встать и не подумал.

Она остановилась в двух шагах так, чтобы непросто было достать, и несколько секунд молча наблюдала.

– Думаешь, на рассвете я дала тебе лошадей и воды, чтобы убить к сумеркам?

Голос у нее был звучный и грубый, как чад от полосок вялящегося над огнем мяса. В памяти Валина встала их первая встреча: голая Хуутсуу перед своей апи – шрамы, врезанные в светлую кожу, желтые волосы бьются на ветру, как языки пламени. Она была, вероятно, вдвое старше Валина, может быть, перевалила на пятый десяток, но годы ее не смягчили.

Валин оставил нож в ножнах, но руки не убрал.

– Я видел, – тихо проговорил он, сам услышав, как скребет по ушам его голос: заржавевшее, давно забытое орудие, – что вы делаете с пленными аннурцами. Вы их пытаете.

Он услышал тихое недовольное фырканье, а потом совсем неприметный звук – женщина покачала головой.

– Ты прожил в степи один месяц и думаешь, что узнал весь народ?

– Я видел, что было в Андт-Киле.

– В Андт-Киле была битва. Гибли люди.

– А потом? – мрачно проговорил Валин. – Я месяцами жил рядом с фронтом и слышал ваши жертвоприношения. Чуял их.

Женщина помолчала.

– Вот чем ты занимался после той битвы? Прятался по лесам, подслушивая, как убивают твоих соплеменников?

Эти слова должны были его обжечь. Должны были. Валин просто кивнул.

– Я больше ни на чьей стороне, – сказал он. – Больше не воюю.

– А как же твоя империя? Как же месть вождю, убившему твоего отца?

– Месть… – Валин осекся.

Рука на древке ножа заныла. В памяти ярче молнии вспыхнула картина: он на каменной башне Андт-Кила, закалывает эдолийца, бьется с ил Торньей. Нож Адер в боку, полоснувший по глазам клинок кенаранга и долгое падение в воду. Последнее, что он видел: клинки, кровь, предательство.

– Это была не моя месть, – проговорил он тусклым мертвым голосом. – Я поддался лжи вашего вождя, пославшего меня убивать за него. Я и убивал. Из-за того, что я поверил его лжи, погибли хорошие люди. Их погубил я.

Хуутсуу молчала. Он чуял ее колебание.

– А твоя империя?

– Ею правит кровожадная шлюха. Я не стану за нее сражаться.

– Но сегодня утром ты сражался за семейство никому не нужных лесовиков.

– Не их вина, что моя сестра – голодная до власти сука, а ил Торнья – убийца. Не их вина, что Длинный Кулак двинул через границу мерзавцев-ургулов.

Минуты молчания отбивал пульс Хуутсуу. Валин прикинул, нападет или нет. А если да, вернется к нему то необъяснимое страшное зрение или на этот раз подведет. Ему было все равно.

– Ты один среди врагов, – заговорила наконец Хуутсуу. – Ты стал проворен, проворнее прежнего, но думается, ты не так быстр, чтобы называть нас мерзавцами.

Валин передернул плечами:

– Сброд. Мусор. Чума. Кобыльи мужья. – Он помолчал, и слова повисли в воздухе. – Негодные, никому не нужные бледнорожие дикари-кровопийцы. Продолжать?