Последние потомки - [60]

Впрочем, толпе и не надо было захватывать город. Дубина взглянул на кинжал в руке. Если это оружие было тем, о чем он думал, а именно Реликвией Предтечи, то Великому магистру эти банды больше не понадобятся. Тем не менее, бандиты сделали свою работу как следует. По мере того, как наступал вечер, огонь и дым поднимались уже над всеми кварталами в городе. Все это Дубину не заботило. Это была необходимая работа, ее нужно было выполнить. Город все равно стал слишком громоздким и неуправляемым, а пока шла война, были и другие важные дела. Несколько прерванных жизней, несколько сожженных зданий не шли ни в какое сравнение с миром и процветанием нации.

Вдали от поля боя Хавьер не знал, что делать с этой абсолютной уверенностью Дубины. Он находился в сознании тамплиера, поэтому ничего не мог с собой поделать, и часть вещей видел глазами Дубины, но в то же время он сожалел о том, что творили тамплиеры.

Наступил вечер, и Дубине пора было отнести кинжал Великому магистру. Завернув реликвию, он убрал ее в карман плаща и готов был уже спуститься на улицу, когда заметил еще один пожар на севере. Он думал, что бунтовщики двинулись в центр города, потому достал подзорную трубу и использовал ее в качестве телескопа, чтобы взглянуть, что там наделала толпа. Это был приют для цветных детей-сирот. Мятежники его спалили. Дубина убрал трубу, чувствуя тошноту и сухость во рту. Он верил, что у Ордена есть свои мотивы, и исполнил бы любой отданный ему приказ, но идея убивать детей заставила его призадуматься, и в этот момент Хавьер чувствовал, что его сознание и сознание Дубины находятся скорее в состоянии мира, нежели в состоянии войны.

Дубина спешно спустился с колокольни, скользя и прыгая с выступа на выступ, пока не достиг улицы. С трудом пробравшись на север на расстояние в полтора квартала, он снова залез наверх по стене здания, чтобы избежать скопления людей на улицах, и затем продолжил свой путь по крышам.

Детский приют не был мишенью бунтовщиков. Если не учитывать личные возражения Дубины, делать его мишенью было совершенно бессмысленно. Великий магистр ясно дал понять: мятеж закончится успехом, только если будет представлен как народное восстание, но потерпит поражение, если о нем будут судить как о чем-то ужасном и варварском. До некоторой степени грабеж был приемлем и ожидаем, но поджог приюта – это уже слишком. Дубина должен был что-то сделать, и нужно было торопиться. Он снова спустился на улицу, когда добрался до Кротонского водохранилища, но потом залез на его стену, проследовал по всей ее длине, по кирпичной дамбе, оставив слева искусственно вырытое озеро и призрачные руины Хрустального дворца на западе.

Столб дыма впереди него разросся над бушующим пожаром, и к моменту, когда Дубина добрался до приюта, здание полностью утратило свои очертания и потерялось огне. Десяток пожарных стояли рядом, не в силах что-либо сделать – толпа, выкрикивающая проклятия, не давала им выполнить их долг.

– Спалить их мерзкое гнездо!

– Убивать всех до последней мартышки!

Эта сцена повергла Хавьера в ужас и разозлила Дубину. Оба они надеялись, что детям удалось выбраться. На улице появились грабители, охапками тащившие постельные принадлежности, мебель и другие вещи, которые они сумели вытащить, прежде чем здание охватил огонь. Дубина двинулся на север по Пятой авеню, сквозь толпу, в поисках детей, и свернул на 44-ю улицу. Тут в одном из переулков показались дети, которые, вероятно, выбрались из горящего приюта с черного хода.

Дубина насчитал примерно три сотни детей или чуть больше. Они двигались прямо в руки плотной толпы мятежников. Прежде, чем бунтовщики обрушили свою агрессию на сирот, Дубине предстояло придумать какую-то диверсию, чтобы дать им возможность уйти. Что-нибудь, что вызвало бы ярость толпы. И единственное, что это могло быть и что пришло ему в голову из того, что могло разъярить толпу еще больше, чем чернокожие, – это сочувствующий им белый.

– Если среди вас есть люди, – крикнул он, – у которых есть сердце, идите и помогите этим бедным детям!

Ответ последовал незамедлительно, как Дубина и ожидал. Толпа обступила его, проклиная и осыпая оскорблениями, называя аболиционистом и сторонником Линкольна, и он позволил им оттеснить себя в сторону, держа при этом винтовку наготове, хотя работники приюта уже успели отвести детей на запад, подальше от опасности.

Дубина выдержал несколько болезненных ударов и пинков, но дождался, пока дети уйдут на достаточное расстояние, прежде чем принялся за своих обидчиков. Некоторые из них были полупьяными, и никто не был опытным бойцом. Благодаря нескольким ударам в горло и сильным тычкам локтем в почки Дубине удалось ускользнуть и взобраться по стене ближайшего здания.

Отсюда он двинулся следом за детьми, приглядывая за ними сверху, пока они двигались на запад, скорее всего – к зданию Двадцатого полицейского участка. Когда группа из двадцати или более сирот отбилась от основной массы, Дубина снова спустился на улицу.

– Идите сюда, – сказал он, приближаясь к ним с раскинутыми в стороны руками. – Я не обижу вас. Идите за мной.