Последние дни. Том 1 - [6]
Анжелика сердито мотнула головой:
– Кути, неужели дело в том, что это должно было случиться? Мы застряли здесь именно поэтому?
– И по той же причине не пустились в бега, – подхватил Пит, – а закрепились на нашем плацдарме.
– И Кути стал ийяво, – добавила Джоанна и кивнула в сторону кухни. – А из обломков, оставшихся после землетрясения от дома с привидениями, было построено это здание. И…
– Кути вовсе не ийяво, – перебила ее Анжелика, произнеся это существительное женского рода, заимствованное из языка йоруба, как ругательство. – Он не прошел инициацию кариоча. Пит, объясни ей.
Кути посмотрел на своего приемного отца и улыбнулся.
– Да, – мягко сказал он, – объясни ей, папа.
Пит Салливан вынул из кармана рубашки пачку «Мальборо» и откашлялся, прочищая горло.
– М-м… Во Франции есть город Невер… – обратился он к жене, явно придумав какой-то каламбур.
Она рассмеялась, хоть и было заметно, что через силу:
– Я знаю, что «верю» и «не верю» – не аргументы. И какое отношение вера имеет к тому, о чем я говорю? Кариоча – очень специфический ритуал, с бритьем головы, шрамами на скальпе, с обязательным участием троих специально посвященных барабанщиков, играющих на священных барабанах бата, – и ничего из этого с Кути не делалось!
– Согласно букве закона – да, – ответил Пит и, вытряхнув из пачки сигарету, заставил ее подлететь в воздух и перевернуться над тыльной стороной ладони, – но как насчет духовной стороны вопроса? – Он чиркнул спичкой, втянул облачко дыма и зажал горящую палочку в кулаке, который, когда он разжал пальцы, оказался пустым. – Посуди сама, Анжи, ведь, если отбросить формальности, суть обряда кариочи заключается в том, что к человеку в голову подсаживают живого и бодрого духа, верно? И все равно, как называть его – призраком или оришей. Но после этого человек, побывавший его носителем… э-э… становится другим. Так что ты сама отлично можешь рассказать, в каком состоянии пребывал Кути, когда мы нашли его два года назад. Полагаю, он сейчас не омо, потому что ориша покинул его голову добровольно… но ведь все это с мальчиком действительно случилось.
– Я видела его, когда он был montado, одержимым, – сказала Джоанна, – на этой самой кухне, с тем телефоном и yerba buena y tequila[6]. Он, ориша нашего мальчика, обладал великим ashe – силой и удачей – и сумел сделать из ароматной травки, водки и точилки для карандашей телефон, по которому можно было говорить с умершими. – Она посмотрела на него и досадливо улыбнулась: – Так что, Кути, твоя голова и правда уже не девственна.
– В этом, Джоанна, больше правды, чем поэтического преувеличения, – согласился Кути и спрыгнул со стола. – Да, мама, это ощущается примерно так. – Голос звучал нетвердо, однако ему удалось сохранить уверенный вид, когда он жестом окровавленной руки обвел дом и окружавший его участок. – Именно поэтому мы находимся здесь и я есть то, что я есть. – Он устало улыбнулся и добавил: – Поэтому твой мексиканский колдун заставил тебя дать своей магической лавочке такое неприятное название. И это место лучше всего подходит для того, чтобы встретить приближающееся. «Солвилль» не может спрятать нас, но это укрепленная позиция. Мы можем… принять их, кто бы они ни были… дать им аудиенцию.
Анжелика сидела на диване и листала страницы потрепанного экземпляра «Избранных молитв» Кардека. Среди книг, которые она сняла с полки, были «Одо-магнетические письма» Рейхенбаха, тетрадка со спиральным скреплением с рукописной копией шекспировской пьесы «Троил и Крессида» и «Cunjuro del Tobaco»[7] Гульермо Сенисы-Бендиги.
– Далеко они отсюда? – резко спросила она, не отрывая взгляда от книги. – Откуда они движутся? Из Лос-Анджелеса? Нью-Йорка? Тибета? С Марса?
– Эта… штука… на побережье, – ответил Кути и зябко передернул плечами. – На ю-юге отсюда, и движется она на север. То ли по Файв-фривей, то ли по Пасифик Коаст-хайвей.
Глава 2
Ведь в этот месяц не пускают кровь.Уильям Шекспир, «Ричард II»[8]
Прикрытые решеткой часы высоко на стене показывали ровно одиннадцать; большинство пациентов уже поплелись вслед за сестрой, державшей в руке зажигалку, к двери во двор, направляясь на пятнадцатиминутный перекур, и доктор Арментроут обрадовался возможности оставить телевизионный холл на попечение медсестры, заступившей на выходные. При первом взгляде на просторную солнечную комнату с традиционными кушетками и приделанными к стенам телевизорами могло показаться, что здесь должно пахнуть мастикой для паркета и мебельной полиролью, на деле же воздух здесь всегда был насыщен тяжелым кухонным духом, в котором сегодня до сих пор ощущались чеснок и подгоревшее масло от лазаньи, подававшейся вчера на ужин.
Он шел по коридору к своему кабинету, а за спиной у него надрывался общий телефон; вероятно, каждый пациент считал, что звонить могут кому угодно, только не ему, и никто, похоже, не собирался снимать трубку. Арментроут точно не собирался; он был чрезвычайно взволнован тем, что сегодня утром не состоялось того ужасного телефонного звонка по домашнему телефону, который будил его каждое утро; стоявший рядом с кроватью телефон прозвонил, как обычно, но на сей раз, к великому счастью, в трубке была только тишина – и, черт возьми, он ни в коем случае не собирался снимать трубку ни с какого звонящего телефона, если не был
