Последнее приключение - [2]

После векового бродяжничества, полагавшегося, как видно, все еще обязательным для обреченного закату сословия, всадники эти, возможно, влеклись навстречу последнему приключению, и не в том только смысле, что в конце пути их могла ждать смерть или даже просто отрезвляющее сознание лживости всех расхожих легенд; нет, подлинное, грандиозное приключение могло бы еще задним числом придать смысл всему этому скитальчеству, а то и всему их существованию вообще. Человеку минуло сорок лет, а это, можно сказать, таинственный возраст, особенно если человек так еще и не сумел нигде осесть, обрести спокойный приют. Сорок лет минуло человеку, который редко в каком месте задерживался надолго и потому едва ли нажил себе друзей. Мерно вышагивает, покачивая головой, конь, каждому его шагу указывает направление алое древко. Человек сам с собой наедине.

Человек сам с собой наедине, и он несет в себе необъятный мир: в нем города с башенками и островерхими кровлями домов, лесные долины, крепости, вырисовывающиеся вдали в закатных лучах, как тонко выточенные камни, взнесенные над пыльными лентами дорог. Там и сям, если путь приводит к прибрежью, в этот мир, как бы пресекая и оканчивая его, входит голубое море, где человеческому взору не остается ничего другого, как тонуть в его бездонной дали; и лишь много позже он начинает различать в ней смутную точку — корабль. В Палестине земля была желтой, как и стены тамошних городов, а такого пронзительного военного клича, какой издавали в сражениях пестро разодетые смуглолицые враги, не доводилось слышать никогда прежде. Впрочем, королевский двор точно так же, как море, оканчивал мир и пресекал его: ибо в безмолвных залах женщины шествовали там как под стеклом и потом его разбивали. И даже здесь, еще и сегодня, ядовитым дурманом пьянила память — о пряди волос на виске под кружевным или раззолоченным чепцом, о подхваченном шлейфе платья. Но в самой потаенной глубине этих кладовых прошлого иной раз мерцала слабая точка то ли дом, то ли забытая комната или местность, в которой ты, наверное, был однажды и по направлению к которой ты в то же время и двигался постоянно; и вот там были заросшие сочными травами глубокие долины, прорезанные тихими ручьями, в зеркале которых темнела, отражаясь, прибрежная зелень…

— А что за человек был этот шпильман, как он выглядел? — снова послышался голос Говена. — Я давно хотел вас спросить.

— Шпильман… — раздумчиво, по своему обыкновению, повторил сеньор и замолчал.

— Да, тот, что рассказывал вам о Монтефале и что сочинил песню, которой вы меня научили.

— Это был примечательный человек, примечательный не только своим искусством. Глаза у него были чуть раскосые, что у твоего сарацина, и с луком управлялся превосходно. — Сеньор Руй движением подбородка указал на оружие, притороченное к седлу Говена. — Он был, я полагаю, твоего сословия. Наверное, его отец находился в услужении у какого-нибудь рыцаря. А вот имя его я, как ты знаешь, забыл. Странно.

— Так, значит, замок Монтефаль на самом деле существует? И герцогиня Лидуана, и «огражденная страна», как вы говорите, тоже?

— Да ведь она зовется огражденной лишь с недавнего времени, с тех пор, как, по слухам, в лесах объявился дракон. Конечно же, все существует на самом деле — и герцогство, и замок, и Лидуана. При дворе мне пришлось однажды лично разговаривать с послом герцогини. Для меня это, стало быть, вне сомнения. Да и все об этом знают.

— Жива ли она еще? — задумчиво проговорил Говен; судя по всему, он не прочь был удостовериться поточнее не только насчет дракона, но и насчет Монтефаля и его госпожи.

— Жива. Отчего бы ей не быть живой? — равнодушно ответил сеньор.

— Но откуда вы знаете? Не из огражденной же страны дошли до вас эти вести?

— Ты неверно меня понял, мой мальчик, — сказал сеньор. — Страна ограждена лишь с одной стороны, как раз с той, откуда мы к ней приближаемся. Ограждена лесом и, как утверждают, прежде всего драконом. А в целом-то она, наверное, открыта миру.

— Да, но тогда, сеньор Руй… тогда ведь каждый может вас опередить?! Говен всем корпусом повернулся в седле и впился взглядом в своего господина.

— Нет, говорят… говорят, что Лидуана согласна отдать свою руку лишь герою. Знаешь ли ты, собственно говоря, что такое герой, Говен?

— Да, конечно… Почему вы спрашиваете, сеньор?

— Хотел бы сам это узнать… Она, видишь ли, много лет тому назад потеряла второго мужа. Но еще молода. Она поклялась себе — или дала обет взять в мужья лишь того, кто пробьется сквозь этот лес с его драконом.

— А тот посол… тогда, при королевском дворе… он ничего не рассказывал о драконе?

— Нет. Да и как он мог? Я разговаривал с ним, когда еще был жив второй супруг Лидуаны, а дракон странным образом объявился только после того, как она стала вдовой.

— Ах вот как… Стало быть, все было не так давно?

— Да нет, давно. Ты можешь судить по этой дороге, которую так верно описал мне шпильман. Когда-то это была людная дорога в Монтефаль. А сейчас, с тех пор как чудовище всех распугало, она поросла мхом и кустарниками, и их уже разрослось, как ты тоже видишь, немало.