После запятой - [69]

Если ты не разовьешь на автобане бешеную скорость, у тебя больше шансов, что тебя поцелуют сзади. — Слушайте, опять вы за свое? Давайте поменяем пластинку! — Эти мужики! Никакого прямо такта. — И не говори! И вообще пора бы разойтись уже. — Да, метро скоро перестанет ходить. Может, кто на машине подбросит? Я, кажется, напилась, выходила сейчас покурить — ноги уже не держат. — Да, пора уходить, сейчас что-нибудь придумаем. Ты все там же живешь? — Да. — Значит, нам в разные стороны. — А ты у родителей по-прежнему? — Ага, муж отпустил погостить, я соскучилась ужасно по своим, и он великодушно разрешил уехать на целый месяц. — Какой зайчик! — Да, он у меня хороший. — И давно ты здесь? — Вот еще неделька осталась, потом уеду. — Ой, может, больше не удастся увидеться! Я сейчас пашу как проклятая, прихожу домой без задних ног. Когда ты в следующий раз приедешь? — Боюсь, что нескоро. Я там тоже, знаешь, работаю, выступаю с концертами и детям уроки даю, если часто буду отлучаться, лишусь клиентов. Я и сейчас-то вырвалась, потому что у них там праздники, Рождество, Новый год и у детей каникулы. Я и так хорошую халтуру потеряла — на Новый год мне хотели сделать очень выгодный контракт. — Ну тогда расскажи быстренько, как ты там, чего. — Да все нормально. Мы с тобой сколько уже не виделись? — года три? — Четыре. — Ну и как ты? Кем работаешь? — Художником-оформителем на одной западной фирме, поэтому и говорю, что приходится пахать. — А что у тебя с личной жизнью? — Я вот тоже вышла замуж за это время, муж у меня хорошо зарабатывал, мне не надо было думать о работе. А потом взяла да и влюбилась в одного. Пришлось уйти от мужа. — Чего ж ты так? Жила бы с обоими и горя б не знала. — Ой, я не могу так.

Я моногамная по натуре. Если уж с одним сплю, с другим уже не могу. — А твой новый друг не работает? — Ну ты же знаешь, как сейчас здесь обстоят дела, — то есть работа, то ее нет. А он такой немножко инфантильный, я уже поняла, что он таким навсегда останется — вечный ребенок, ничего не поделаешь. Все нужно за него решать. — Что же ты его выбрала? Любовь? — Да, любовь. А потом, понимаешь, он такой чуткий, внимательный. Ты должна помнить, у меня дома много всяких плюшевых игрушек — я их обожаю. И знаешь, я людей всегда проверяю, как они на моих мишек и зайчиков реагируют. Вот есть такие толстокожие люди, которые их вообще не замечают, хотя они все у меня на самом видном месте и такие сладкие, а человек приходит и как будто сквозь них смотрит. Я сразу понимаю, что этому человеку нельзя доверять. А мой новый друг, он как вошел, сразу, знаешь, повел себя правильно, сразу всех заметил, всеми восхитился: ой, какой славный. И видно было, что искренне, в таком нельзя притворяться. Ну и я сразу поняла, что мое сердце принадлежит ему. Таких тонко чувствующих людей на самом деле очень мало, уж я-то знаю. Да что я все о себе да о себе. Расскажи ты. Я, честно говоря, удивилась, когда ты за этого иностранца вышла замуж. Я помню, у тебя была такая великая любовь с одним нашим мальчиком. И вы так долго были вместе… Неужели ты только чтобы выехать? — Ну вот еще! А про великую любовь ты мне лучше не напоминай! Это был хоррор всей моей жизни. — Как же так? Вы так долго были вместе, я помню, как ты тогда цвела прямо. В его присутствии у тебя даже цвет волос менялся. — Ну да, я его любила, может, даже до сих пор люблю, хотя мне страшно об это думать. Ты же его видела? — Да, несколько раз. — Ну вот, он же сумасшедший. — Мне не показалось. — Знаешь, он обаятельный, когда хочет, может очаровать. Но только женщин. Мужики за версту всегда чуяли, что это за птица. Его постоянно дубасили до полусмерти. Вот меня он сколько раз избивал, а с мужиками он очень трусливый, но они прямо чувствовали его агрессивность, постоянно к нему цеплялись вроде бы без повода. Сколько раз было — он еле живой домой приползал. Но он был как кошка, сразу восстанавливался. Он, кстати, по году кот. Сегодня кажется, что помирает, а назавтра он свежий как огурчик. Он умел уходить в астрал и там регенерироваться. — Ой, бедненькая! Он тебя избивал? — я не знала. — Да сколько раз! С ним вообще очень тяжело было жить. У него вроде эмдэпэ что-то было, и вот когда начинался накал маниакала — туши свет. А в депрессивном состоянии он мог месяцами молчать, вот просто ни одного слова не вымолвить. Знаешь, иногда бывало, что мы по полгода вообще не трахались. Но он мог запросто в это время пойти на сторону. Вообще без проблем. Ты же знаешь, он был такой несостоявшийся гений и нигде не работал. Он, правда, был очень умный и начитанный, но реализоваться в этой жизни не мог. Или реализовался по-другому. Он вечно проводил какие-то эксперименты над собой. Да и надо мной заодно. Когда он молчал пол года, это означало, что у него обет молчания, хотя он даже не снисходил перед началом объяснить мне, что будет происходить. Когда он не трахался, это означало не то, что у него не стоит, а имело какой-то высший смысл. Он мне, конечно, много дал, но деньги на жизнь зарабатывала только я. У него еще была мама и сестра, моя ровесница. Они, естественно, тоже не работали. И я вкалывала круглый год, чтоб прокормил» всю семью, а летом мы всегда выезжали на море куда-нибудь. Я их очень хорошо содержала — поверь, не было ни одного года, чтоб я их не вывезла на курорт. Ну вот понимаешь, я его любила. И как бы он меня ни мучил, мне казалось, что лучше его не найти. Все остальные были такие пресные рядом с ним. А с нынешним моим мужем я познакомилась в индийском посольстве в Москве. Он тогда тут учился, и мы вместе попали в группу при посольстве по изучению йоги. Я там единственная хорошо знала английский, и учитель прикрепил его ко мне, попросил на досуге разъяснить ему, если он чего-то не понял. Так мы начали общаться. Он меня сразу попросил что-то там ему объяснить, ну а потом я просто из приличия говорю: «Мы тут рядом живем, заходи как-нибудь чаю попить», — и не думала, что он всерьез воспримет. Ну и через два дня сижу я опять у своего, а он как назло очень хороший, прямо на редкость, ну и только залезли мы с ним в постель, раздается звонок. Звонит мой дедушка. Говорит: «Слушай, поскорее возвращайся домой, тут тебя три часа уже сидит, дожидается один молодой человек. По-русски он почти не говорит, мы даже не знаем, как его занять». Делать нечего, пришлось тащиться домой, в душе проклиная его. Ну, думаю, быстренько спроважу его и вернусь обратно. Я даже своему сказала: «Я сейчас вернусь». Прихожу. Пьем чай, а он все сидит и не уходит. Ушел поздно вечером, когда у меня уже сил никаких не было куда-то идти. На следующий день он опять заявился, говорит, книгу какую-то у меня забыл. Я думаю, это был предлог. Ну и потом зачастил. Мне с ним скучно было, ну, думаю, зря только время теряю, никакого от него проку. А потом мой снова меня избил, и я поняла вдруг, что ненавижу его. А этот прямо как почувствовал, что момент подходящий, — сделал мне предложение. Ну, думаю, выйду замуж и уеду из этой страны к чертовой матери, потому что поняла уже — если тот будет рядом, никуда я от него не денусь, только свистнет, я побегу как собачонка, забыв обо всем на свете. — А что, он тебя так просто отпустил замуж? — Ты что! Я от него скрывала. Если б он узнал, он бы меня просто запер и никуда не выпустил. Да он и так имел власть надо мной, стоило ему просто сказать — оставайся, и я бы осталась. Да он мог еще и что-нибудь такое ядовитое сказать про моего мужа, что я бы на всю жизнь запомнила, и даже если б это не так было, я бы видела его глазами всякие недостатки. — А как у тебя с мужем? — Ой, слушай, он меня так любит, и вообще совсем другая жизнь. У нас там двухэтажный дом с двумя сортирами, бассейном и всеми прочими прибамбасами. — А с ним ты больше не встречалась? — А как же, прошлой осенью. Только я приехала, причем никто не знал, что я приезжаю, даже маме в последнюю минуту сообщила, потому что все было неопределенно. И только я зашла домой, даже чаю не успела толком выпить, раздается телефонный звонок. Я беру трубку, ни о чем таком не думая, и оказывается — его сестра. Потом мне мама сказала, что до этого они вообще не звонили. Но они оба с братом обладают такими паранормальными способностями. Так что для меня ничего удивительного в этом не было. — Сестра? А что она от тебя хотела? — Как что? А из кого им еще кровушку сосать? Я думаю, они очень болезненно переносили мое отсутствие. Но она со мной говорила как ни в чем не бывало, как будто только вчера расстались и договорились сегодня встретиться. Ой, она говорит, как хорошо, что ты дома. Мы с братом очень по тебе соскучились, хотим тебя сегодня к себе пригласить, обязательно приходи! Я, конечно, стала отнекиваться, но она тоже обладала надо мной гипнотической властью, я говорю — нет, не могу, а она — ну, значит, мы тебя будем ждать, сегодня твой день рождения, мы стол приготовили. А у меня действительно был день рождения. И нельзя же так, говорит, мы все-таки не чужие люди, и положила трубку. Ну, думаю, ни за что не пойду, а то все начнется по новой, а у самой руки трясутся, не успела опомниться, как я уже по магазинам закупаюсь, набрала две большие сумки продуктов — у них вечно ничего нет, вплоть до самого необходимого, думаю, приеду, пирогов им напеку. А жили они не в самой Москве, а в Подмосковье. Я маме говорю — ты меня не жди, останусь сегодня там ночевать. Ну и потащилась я с этими тяжеленными сумками, а в этот день, по закону подлости, такой ливень — сплошной стеной. Приезжаю. Звоню в дверь. Открывает их мама. А детей, говорит, нету. Дочка в Москве, на работе, и вроде собиралась там ночевать. А сын в другом нашем доме. Как же так, говорю, они меня так настойчиво звали. Ну ты же знаешь моих детей, говорит бедная мама. Но они очень по тебе скучали, все время вспоминали. Ну посидели мы с мамой, поговорили, поплакали, а уже стемнело, вечер, дождь продолжает лить как из ведра. Ну ладно, говорю, поеду в тот дом, а то скоро совсем ночь будет. А другой дом находился в двух с половиной часах езды от Москвы и примерно в двух часах от этого дома. Местечко совсем глухое и называлось соответственно — Туголесье. Там даже на станции не было телефона, мне пришлось на предыдущей сойти, чтоб позвонить своей маме, сказать, что все в порядке, я доехала, остаюсь с ночевкой. Потом на следующей электричке доезжаю, а время уже — ночь. А там такое место — от станции нужно еще через глухой лес переть, и там на опушке стоит пятиэтажная хрущоба, не знаю для каких целей построенная. У них там была однокомнатная квартирка на пятом этаже. Поднимаюсь, звоню в дверь, стучу — никто не отзывается. Но так иногда бывало, у него была привычка включать телек на полную мощность, и он тогда не слышал ничего. Я спустилась во двор — у них окна выходили — хотела сказать «на задний двор» и самой смешно стало, — ну в общем, смотрю, а в окне такие голубоватые блики, как от телевизора. Снова поднимаюсь, стучу ногами, кричу, а сама от дождя насквозь уже мокрая, думаю — не переться же обратно в таком виде. Поверишь, где-то полчаса уже стучала, наконец, открывается дверь, он стоит — совершенно голый, а на заднем плане какая-то потасканная бабенка мечется. Он говорит: проходи, я сейчас разберусь. Я прохожу на кухню, я сама вся трясусь, слышу, он там ее выпроваживает, а она что-то верещит насчет дождя, он заходит ко мне, смотрю — уже трико натянул, — говорит: извини, что так получилось, я сейчас ее выведу. Я хотела уйти, но он так посмотрел, глаза такие добрые, говорит: оставайся, я тебя так ждал. Вообще кинулся на шею, так тепло обнял, чуть не зарыдал. Ну, сижу, жду. Прошло так с полчаса — возвращается. Весь вымазанный, как будто несколько раз падал на улице. Выражение лица резко изменилось, как будто рукой провели по его лицу, знаешь, как у актеров, глаза стеклянные. Смотрит дико, ну, думаю, началось. У меня — мандраж. Он так сухо, как хлыстом резанул, говорит: раздевайся. Я понимаю, что шансов у меня — нуль, деваться некуда. Начинаю раздеваться. А он продолжает так отрывисто отдавать приказы: иди в ванную! Иду. Он набрал воды, говорит: забирайся! Влезаю в ванну, он мне издевательски-ласково так: ну что, вышла замуж за иностранца? Ты теперь понимаешь, что ты предательница Родины? Молчу. Отвечай — и включает холодную воду. Ты понимаешь, что ты не только Родину, ты нашу любовь предала. Чувствую, у меня уже зубы начинают кляцать. Тут он мне: Гурджиева читала? Говорю: что ты хочешь? Может, поговорим по-хорошему? Он снова: скажи мне, Гурджиева читала? Молчу. Он как направит на меня ледяной душ, — я и так вся окоченела после ливня, окатил с ног до головы и держит струю. Я тебя спрашиваю, отвечай! Читала, — говорю, — ты же знаешь. А хорошо ли ты прочитала? Помнишь разницу между личностью и сущностью? Помню, — говорю. Ничего ты, сука, не помнишь, — и как огреет меня шайкой. Так больно! Если бы ты понимала разницу, то знала бы, что наши сущности любят друг друга, а личности ненавидят. Смотрю, он опять замахивается, я закрылась руками, тут он мое кольцо обручальное увидел. А ну-ка сними, — говорит, — продажная тварь, и засунь себе в очко, — и опять замахивается. А пальцы от холода у меня опухли, знаешь. Такой колотун. Я пробую мылом, не получается. Тут я со страха говорю таким спокойным, ласковым тоном: ты прав, с моей стороны было большой глупостью приходить к тебе с этим кольцом на пальце. Ведь я тебя люблю. Давай я выйду, положу его куда-нибудь от глаз подальше, тут что-то не снимается и вернусь к тебе в ванную. Он клюнул на это, я выхожу, натягиваю трусы, майку, все остальные шмотки кидаю в рюкзак и на цыпочках прокрадываюсь к выходной двери и облом — он ее успел запереть на ключ. И тут у меня такое озарение, как бывает в критической ситуации, — еще бы, после битья по голове, как в дао, у меня третий глаз открылся, у меня такая зрительная картинка перед глазами — я вижу ключ лежащим внутри заварочного чайника. В нормальном состоянии я бы ни за что не догадалась. А может, знаешь, когда он туда засовывал, я какими-то рецепторами это зафиксировала.