После запятой - [58]

Я даже не поняла, мальчик это или девочка. Конечно, поняла, это был мальчик. Сейчас немного подожду и зайду в комнату. Я увижу ее и ребенка. Может, она за меня попросит, чтоб мне позволили хоть иногда играть с ребенком? Кто-то снова идет сюда? Неужели она? А, это люди, которые пишут о ней книгу, мы же знакомы. Забыла, как их зовут. — Вы знаете уже, наверное, что она сегодня прилетает из Парижа? Мы специально за вами зашли, может, вы хотите с нами пойти ее встречать в аэропорт. Такси ждет внизу. — Нет, спасибо, я потом с ней увижусь. — Не хватало еще встречать ее вместе с ними. Но значит, она все-таки прилетает. Почему же я думала, что мы с ней никогда не увидимся? Странно. Я никогда не представляла возможности встречи, даже в мыслях, а это так просто. Даже если я думала, что она никогда не захочет сюда, ведь я могла поехать к ней? Пойду пока пройдусь, чтоб успокоиться. Не делай такие огромные шаги, не то снова полетишь — кругом люди, нехорошо. Что там за толпа собралась? Все остальные спешат. Посмотреть, что ли? Времени еще много. А, так это просто граница. Она проходит через эту реку. Но почему солдат с ружьем стоит на их стороне, а не на нашей? А через речку лежит бревно, значит, иногда кого-то туда пропускают. Жалко, что сразу за речкой стоит густой лес, поэтому мне никогда не удавалось увидеть, что происходит за границей. Так это люди оттуда рвутся к нам, а не наоборот. Вот солдат уже двоим выстрелил в спину. И вода их унесла. Вот еще одного уложил. Мне должно быть их жалко — вот все остальные сопереживают. Я, наверное, совсем очерствела. Но нельзя показывать, что у меня нет чувств совсем. Зачем же они выбегают, неужели у них есть шанс проскочить? Солдат стоит рядом с бревном, и как быстро они бы ни бежали, он успеет выстрелить не торопясь. На что они рассчитывают? И как им может хотеться сюда? А этот рядом со мной уже меня науськивает. Не буду прислушиваться, если он такой умный, пусть сам идет. — Чего ты боишься? Он стреляет только в тех, кто оттуда идет к нам. В нас он не может выстрелить. И потом, те люди бегут спиной к нему. А если ты пойдешь, смотри ему все время в глаза, не отрываясь. Не бойся, что упадешь, речка неглубокая, да и бревно широкое. Если смотреть в глаза, он не сможет выстрелить. А ты увидишь, что там за спиной, за деревьями. Ну же, тебе только решиться. — Вон оттуда тоже кто-то собирается выбегать. Если я решусь, мы столкнемся. Но ведь это я! Такая приземистая крепышка, но я знаю, что это тоже я. Она сделает большую глупость, если побежит. Он в нее выстрелит. Тогда нужно побежать мне первой, чтобы прикрыть ее собой. Пока он на меня отвлечется, она сможет проскочить. Надо только, чтобы я ее опередила. Все, не успела. Она побежала раньше. Он в меня выстрелил. Как можно стрелять в спину? Но я упала в реку и не могу плыть. Я сейчас утону. За что? Какой мутный поток, меня вынесло к ним опять. Так я сюда рвалась? Раз я здесь, значит, именно сюда. А мне казалось, что мне необходимо совсем в другое место. Но нет, наверное, только казалось. А бал еще продолжается, только теперь они не ходят по залу, а сидят за столом, которого раньше тут не было. И зал стал поменьше, размером с обычную комнату. А где она? Ее тут нет. И не может быть. Она же умерла. Причем задолго до моего рождения. А здесь сидят живые. Теперь я понимаю — я попала в царство мертвых, вот почему мне так хотелось обнять этого ребенка. Так и получается по подсчетам, с тех пор прошло чуть больше полутора лет. Но неужели они и там продолжают расти? Он уже начал ходить, но еще не мог говорить. И когда я взяла его на руки, штанишки были мокрые, я тогда не обратила внимания. Кто же ему там меняет пеленки? И где я потом оказалась? Теперь понятно, время там течет в противоположном здешнему направлении. Я вернулась в начало этой истории, когда перешла реку и оказалась у них, но поскольку это было началом в здешнем понимании, то я и вынырнула здесь. Тамошнее продолжение уже случилось. Завершение, то есть то, ради чего затевалась вся эта история, там уже произошло, и внутри этой истории двигаться мне можно было только к началу, и с началом история кончилась, и я вышла из нее. Но вот ведь сборище здесь собралось, какие искаженные, непропорциональные существа. Там собрание тоже было не Бог весть какое, и двигались они механистично, и смотрели пустыми глазницами, но зато занимали ровно контуры своего тела, не выходя за границы черных смокингов и открытых мертвенных плеч с вечерними платьями. Только она там была живая. Даже ребенок был не совсем то, он лежал безучастно в моих руках, как кукла, только вот смотрел. Но и куклы умеют порой так пронзительно посмотреть, так что это не в счет. Я думаю, она назначила мне там встречу, поэтому ни я, ни она не были удивлены, а присутствовали на обговоренном свидании. Наверное, это моя вина, что мы там оказались, я сумела преодолеть только три барьера — вначале границу из речки, затем давление ее фанов, и потом — царство мертвых. А дальше я не смогла пройти, и она сама туда перешла. В царство тел. И возможно даже — живых тел, мертвые — разлагаются, живые могут двигаться и, возможно, выполнять все другие функции, полагающиеся телам живым, но они только тела, их внутренние и внешние границы идеально совпадают, повторяя каждый изгиб, и у них не бывает приграничных войн. У этих же внутренние границы и внешние не только не совпадают, но иногда совсем не пересекаются, находятся совсем в разных областях. Непонятно, как они вообще контактируют между собой. Во внутреннем пространстве у некоторых имеется только одна большая голова, раз в десять больше видимого тела, которое они пытаются выстроить в той плоскости, на восприятии которой фокусируются они под давлением остальных, начиная с промежутка времени, который в их измерении обозначается пятнадцатью-шестнадцатью годами. У других четче всего в их внутреннем пространстве присутствуют половые органы. Но в массе такое локализованное или очерченное ощущение себя во внутреннем мире отсутствует. Обычно это аморфный медлительный комок неопределенного цвета с вяло бурлящими посреди него процессами, нареченный ими «я» и помещенный в самых невообразимых частях тела. У одних он может располагаться в ноге или даже в одном из пальцев ног, у других в желудке, не подверженный никакому воздействию пищеварительных соков. Чаще он находится в животе, чем в спине, поэтому спину они укрепили во внешнем пространстве. Затратив на нее больше всего твердого материала. Есть такие, что бойко жонглируют своим более плотно слепленным «я», оно у них не такое желеобразное и не прирастает к определенному месту так, что только при сильной встряске может сдвинуться. Таких, с зафиксированным участком для «я», принято считать надежными, они любят в трудную минуту подставлять плечо, если «я» достаточно близко находится, в сердце, или в легких и может послужить подпоркой. Если же «я» находится в горле, такой тоже может предложить свою поддержку, но те, кому он ее предлагает, редко поддаются, чувствуя, что центр тяжести повыше и они рискуют рухнуть с благодетелем, а за чужое горло даже в качестве последней соломинки трудно ухватиться — могут лягнуть. Но с такими легко контактировать — знаешь, куда обращаться и откуда последует ответ. С циркачами же ни о чем нельзя договориться — только ты разглядел, где его центр и обратился к нему, как небольшая ловкость рук, и обнаруживается, что он ускользнул совсем в другое место, а ты взываешь к пустоте. Если есть желание, можно научиться прослеживать все перемещения их «я», взгляд за ними еще поспевает, но слово не умеет самостоятельно менять траекторию движения и честно летит туда, куда его посылали, пронзая отсутствие. Но есть еще и такие, у которых «я» заполнило не только все их видимое тело, но и выпирает наружу, иногда довольно далеко. В таких ничего больше не помещается, даже я не могу проникнуть к ним. Из-за своей огромности они делаются неповоротливыми и неуклюжими и легко становятся чужой добычей, ими очень просто манипулировать, подцепив на крючок, и подобраться к ним для этого ничего не стоит, они слишком на виду и доступны всем хищникам. Но зато в таких ситуациях, как сейчас, когда все больше всего заняты собой, для них наступает раздолье. Никто на них не покушается, и они вольготно размещаются, не стесняясь, расправляют затекшие части и попутно придавливают более мелкие «я», как слон муравьев, не замечая. Но если таких соберется в одном помещении более одного, начинается борьба не на шутку. Они забивают собой даже все щели, и победитель еще сильнее разрастается, заходя за пределы комнаты. Они давят сейчас друг на друга и на остальных, но многие не понимают, почему они задыхаются. И если бы у одного из присутствующих «я» не было бы величиной и формой с три игольных ушка, обстановку нельзя было бы разрядить. А так он потихоньку откачивает излишки в другое измерение, не давая гостям расплющиться. Самые предусмотрительные уже благоразумно вывели свое «я» из области, оставив здесь только свою видимость, физическую проекцию, участвующую в разговорах, выпивающую и даже поглощающую пищу. А некоторым даже не нужно было предпринимать определенных действий для отдаления, их «я» находится в постоянной несостыковке с телом и витает в других сферах. Но телам их так же душно, и потому они временами выходят на лестницу, даже те, которые не курят. Лестница сконструирована особым образом, на ней восприятие отупляется сильнее, чем в этой комнате и они не замечают, что задыхаются. Хотя и комната сделана таким образом, чтобы заметно сузить сознание, да и весь город спланирован так же. Вот тот древний город, в котором я побывала недавно, наоборот, очень расширял все, если бы в нем подольше остаться, сколько чудес еще бы произошло. Недаром позднее все эти города разрушили завоеватели, они не смогли вынести понимания, поскольку были уже совсем другими людьми, чем те, которые их строили. Со временем люди становились все безумней, все меньше и меньше совпадая с собой и обрастая новыми искусственными образованиями, они пытались уравновесить несоответствие, но этим только взваливали на себя дополнительный груз. Поэтому чем дальше, тем более гнетущие жилища они себе воздвигают, чтобы затемнить обзор, скрывая от себя свой пугающий облик. Но им мало того, что они сотворили со своими городами, в потемках они продолжают укреплять загорождения от себя самих, всеми подручными средствами, полностью теряя последнюю ориентацию и приобретая новые цепи. Никто из них не видит, сколько всего они принесли сюда с собою. Вроде всех этих чудовищ — их непомерно разросшихся «я», или вертких как угорь «я», снующих непрестанно по телу, или пустых тел с отсутствующими «я», они притащили на себе образы себя, образы других, все свои чугунные прутья привязанностей к людям, местам, вещам и другим невообразимым предметам. Как только они могут перемещаться, имея такой груз за плечами! Зачем я сюда вернулась? Я уже не могу их толком разглядеть. Мне уже недоступен их облик; если только сильно напрячься, появляется плоское изображение, размытое как при засвеченном негативе, и только ощущения от них, еще сохранившиеся, помогают мне припомнить, что нас когда-то связывало. А ведь это те самые нити, которые мне предстоит развязать. Я пока не понимаю, как это сделать. Если резко потянуть, может, и не будет им так больно, а потом их нынешнее состояние может послужить анестезирующе. Но их так много, хватит ли у меня сил?