После запятой - [54]

Министр: даже английская королева. Ну и как вы думаете, сколько я стою? Министр: тысячу фунтов. — Как, всего тысячу фунтов за королеву Англии? Министр: ну вот видите, мадам, вы уже торгуетесь. — Ну, знаете… — Я поначалу вообще не хотел с ней связываться, если начистоту — одна головная боль, тех бабок, на которые она тянула, мне еще долго не светило, и она сама без гроша, что мне с ней было делать. Но тут я с одним фраерком познакомился, у которого куры денег не клевали. У меня компьютер сразу заработал, вижу — парень — рохляк, с его возможностями мается без баб, не умеет к ним подойти. Думал, сведу я их, и девчонке будет хорошо, с таким фраером будет как сыр в масле кататься, и с фраером скорешусь, отстегнет мне на благодарностях, да и дальше им можно будет помыкать, особо если с ней на пару, да и она, сразу видно, с понятиями, за то, что я ее на такую жилу вывел, отблагодарила бы. В общем, полный был бы ажур, если б дело сладилось. Но она дала задний ход, хотя фраер уже стоял по стройке «смирно», в полной боевой готовности. Струхнула, может, хотя чего бы бояться. Да и она не робкого вроде десятку была. Я ей прямо так и говорил: во всех Афинах ты единственный настоящий мужик, я бы с тобой пошел на любое дело. Я и предлагал ей всякие варианты, ну, думаю, с фраером не хочет, можно за другие дела взяться. Там лох один намечался, которого с ее помощью на пару кусков баксов можно было кинуть, но она опять не согласилась. Она, наверное, сумасшедшая была, хотя грех такое говорить о покойнице, — за просто так она в такие переделки влезала, а с выгодой не соглашалась. — Вы уж простите, я пойду покурю. — Ты слыхал, что тот мужик гонит? — Да нажрался небось, сочиняет. — Отчего же, вроде все грамотно балакает. — Да-а, слушай. Ты когда-нибудь имел дело с органами? — Бог миловал. — А вот я имел. Так люди там, скажу тебе, пограмотней нашей профессуры будут. — Да брось брехать. — Сукой буду. Причем не в Москве, а в глухомани, в дыре, где мои предки живут. — Да брось ты. А чего это они вдруг там тобой заинтересовались? — Летом дело было. Я решил на каникулах съездить на шабашку, обещали вроде ребята, но потом сорвалось. Ну а я пока ждал, как дело решится, ошивался у родителей. А там из приличных людей, с которыми поговорить можно, только два моих одноклассника были. Один бросил Питерский университет, потому что родители очень старые и больные у него были — отцу за восемьдесят и некому было за ними присматривать, и устроился сторожем ночным на базе, а второй ушел из Московского университета после того как в психушку попал, решил с годик у мамы на домашних пирогах окрепнуть. Ну и естественно, мы каждую ночь коротали в сторожке, общались, а в основном «голоса» слушали, тогда еще нельзя было, и чифирем баловались. Ну и книги всякие разные я у них брал почитать. Они в столицах с диссидентами тусовались, много интересных книг приобрели, а еще тогда они из первых сообразили, ходили и ездили по окрестным заброшенным деревням — тогда же деревеньки в средней полосе вымирали, только несколько древних старух оставалось по избам — и рылись по чердакам или у старушек выкупали, очень много ценных книг нашли и икон. Вот я и брал у них почитать, а моя мать решила, что они меня развращают, вредные книги дают — она в мое отсутствие рылась в них, ничего, конечно, не поняла, только что там про Бога пишут и могут меня сбить с истинного пути. Знаешь, какое воспитание их поколение получило, не она одна так думала. Она меня увещевала все, потом поняла, что сама ничего не добьется и по наивности пошла в гэбуху. Они ей говорят, напишите заявление, она и написала, я сам видел, что прошу оградить моего сына от тлетворного влияния друзей, которые дают ему книги про Бога читать и прочую антисоветчину. Тут они за нас взялись, им тоже там небось скучно было, интеллигенции почти никакой нет у нас, так вот наши гэбэшники и развернулись в полный рост. Установили в сторожке подслушивающую и записывающую аппаратуру, как потом выяснилось. А потом у них фантазия заработала — собираются каждую ночь три мужика, водку не пьют, баб не водят, о политике говорят не больше, чем остальные, хоть «голоса» и слушают. Вроде вывод сам собой напрашивается. Тут к нам начал пацан один захаживать на огонек — лет двенадцати, из неблагополучной семьи — мать пьет, гуляет, отца нет, второгодник беспризорный. Мы его спрашиваем, чего тебе от нас надо, он расписывает свою ситуацию, просит: дяденьки, не гоните, мамка сейчас с мужиком, у нас одна комната, велела на глаза не показываться, а то прибьет. Ну мы давай его жалеть, чаем поить, разговоры с ним разговаривать. И как дураки даже не задумываемся, откуда у двоечника возникают такие политически подкованные вопросы, откуда такие знания о современном положении в мире. Наоборот, радуемся — не перевелись еще богатыри на земле русской, ум народный неистребим природный. Мы ему все толково разъясняем, советуем, что почитать, примеры приводим. Только просили после полуночи у нас не задерживаться, все-таки какой-то инстинкт самосохранения у нас оставался. К двенадцати мы его прогоняли, в школу не встанешь, говорили. Мальчишка хныкал, мы списывали на его нервность, трудную жизнь. И вот раз мы его выгоняем, он ни в какую, друг мой на него топнул, пацан — в крик, орет, как будто его режут. Тут к нам в дверь начинают ломиться. То ли они за дверью слушали, то ли через свое устройство, но среагировали моментально. Но вряд ли, конечно, за дверью, мы раньше, когда мальчишку спроваживали, выводили его через ворота, никого не замечали. Вот мы и решили, что аппаратуру нам вставили, городок-то маленький, гэбуха за углом была, в трех шагах. Вваливаются они и сразу — что вы с ребенком сделали в такое время, немедленно все едем с нами на медицинское освидетельствование. Пацана спрашивают — они над тобой что-нибудь сделали, а тот сопли по лицу размазывает, глядит на нас испорченным взглядом и говорит, да, надругались. Они его фальшиво вроде по голове гладят, а сами видно, что брезгуют. Повязали нас всех, посадили в машину, поехали в больницу. Хорошо, что дежурный врач честный оказался, хоть они на него и давили, мол, точно знаем со слов ребенка, что-то было, но тот говорит — следов насилия не обнаружено. Но тоже поддался — и нашим и вашим, готов признать, говорит, что у ребенка наблюдается шоковое состояние, возможно, после психологического потрясения. Ну эти говорят, понятно, мы вам помешали, просто не успели вы совратить малолетнего. Но намеревались. Статья сто тридцать восьмая, знаете, наверное. Пока свободны, ждите повестки, а сейчас, будьте добры, подписку о невыезде. И прекратить ночные сборища, мы за вами будем следить. — Во дают! — А ты думал. Но это еще что. На следующий день нам повестки приходят — к такому-то часу, конкретно к десяти утра, явиться по такому адресу. Мы за собой вины не знаем, приходим, думаем, сейчас разберемся. Час сидим, два, три, никому до нас нет дела. А нервы, знаешь, в такой обстановке, между собой боимся переговариваться. Потом одного вызвали, нам говорят: а вы сидите, ждите. Ждем еще два часа, думаем, что ж они там с ним делают. Потом второго вызвали, столько же пытали, потом меня. Потом мы сверились, всех об одном спрашивали — что вы с мальчиком делали, почему он к вам ходил, зачем привораживали, если в мыслях ничего не было, почему собираетесь по ночам и так далее. Мы уже думали, все выяснили, ан нет, на следующий день опять пригласили. — Да вы бы не пошли, и все дела. — Как это, мы подписку о невыезде давали. А потом они угрожали по-всякому. Например, одному, у которого престарелые родители, они сказали, что из-за него родители не получат новую двухкомнатную квартиру, за которой они уже лет двадцать в очереди стояли. Он еще специально к ним приехал прописаться, чтобы дали побольше площадь. А жили они в полуподвальной квартире, в комнатке одной, все продувало, протекало. А и отец и мать у него были герои войны. Там и познакомились. Вот они и давили на его сыновние чувства. Надо сказать, быстро они нащупали у каждого его слабые места. Второму приятелю они говорили: думаешь, выписался из психушки и с концами? Знаешь, наверное, что бывают еще и спецпсихушки? — Сгноим. А мне намекнули, что вся заваруха из-за меня началась, и если я вздумаю уехать — а я мог ведь запросто, я был прописан по месту учебы, — то они за меня накажут двух моих товарищей. И вот месяц мы буквально каждый день ходили, как на заклание. Они продолжали издеваться, заставляли опять подолгу ждать, пока уже все нервы истреплются, потом вызывали поодиночке. И вот что мы еще заметили по общим наблюдениям: действовали они прямо по Достоевскому: один добрый вроде следователь, второй — злой. Добрый беседы с нами ведет, убедить пытается, с наших же позиций. Вот почему вы думаете — на «вы» обращается — что то-то обстоит так-то? Ведь по этому поводу еще Кьеркегор говорил то-то и бац! — цитату, а Шестов отмечал то-то, а Зиновьев считает, что так. А вот исходя из Кантовой вещи в себе выходит то-то, а вот такую-то статью Штейнера знаете? нет? ну как же так, там вот об этом прямо написано. Выходило, что они больше нас читали запрещенной литературы. И аргументы умели привести. Не знаю, где они обучались, но в какой-то момент я позавидовал даже, думал, может, в гэбэшники пойти, проблем не будет, где книги достать. — Ага, я б в гэбэшники пошел, пусть меня научат. — Ну так, на минуту мысль мелькнула. Так что тот мужик присочинил, он на этот уровень не тянет. Хотя потом включался второй следователь, он как рявкнет и матом, мол, что ты с ним сопли разводить. И на «ты»: а ну-ка, так тебя перетак, давай все выкладывай, и прет все на тебя, страшно, кажется, что сейчас по морде врежет, еле сдерживается. А первый вроде его успокаивает и опять вежливо: согласитесь, что вы не правы. — Как же вам удалось оттуда ноги унести? — Пришлось всякие бумаги подписывать. — Какие бумаги? — Ну вроде того, что раскаиваемся, были не правы, сожалеем, пересмотрим наши взгляды. А тому, у которого родители больные, пришлось статью в районной газете своим именем подписывать. — Какую еще статью? — Ну какую-какую — покаянную. — Да, дела. — Вы простите, пожалуйста, молодые люди, что я встреваю, но слушала вас, и, честное слово, уши вянут. Ну что ж вы за мужики. Вот из-за таких, как вы, они и наглели. — Я тут вообще ни при чем. — Ну ваш собеседник. А вы его с сочувствием слушаете, вроде бы оправдываете. — Ну а что они могли сделать, вы же слышали все. — Как что? Мужики вы или кто? Но ваше дело, конечно, если вы хотите как овечки идти на заклание, какого черта вы потом жалуетесь, что оказались на бойне? — Слушай, ну чего ты на людей наезжаешь? Пусть живут как хотят. — Нет, погодите, погодите, девушка, я хотел бы посмотреть на вас, если бы вы оказались в подобной ситуации. Как бы вы себя вели, а? — Да уж не волнуйтесь за меня, я уже оказывалась в такой ситуации. — Ну и как? Вы отказались идти к ним на прием? Или пошли и вступили с ними в рукопашную? — Вы необычайно остроумны, молодой человек. Я бы даже сказала, что ваше чувство юмора прямо пропорционально вашему мужеству. Мне посчастливилось также слышать, как вы с тем пьяным придурком разговаривали и как подобострастно себя вели. — Ну, знаете ли, это уже слишком. Я бы вас попросил… — Вы уже попросили рассказать, как я себя вела. Можно я пока удовлетворю вашу первую просьбу? — Был бы чрезвычайно признателен. — Так вот, это случилось в те незапамяные времена, когда я училась в университете и одновременно устроилась работать дворником, чтобы получить московскую прописку. Вы, наверное, помните еще, что за это давали комнату в коммуналке. — Ну как не помнить эти романтические, ностальгические дали, все эти дворницкие, котельные. Оттуда вышли все наши непризнанные гении, кстати говоря, весьма умело делающие сейчас карьеру на своей былой непризнанности. — Ну а вы в это время, очевидно, сидели за папенькиной спиной и никакой карьеры не делали. Впрочем, не о том речь. Но тогда у меня собирались всякие разные люди, в том числе и те, о которых вы так уничижительно отозвались. И хотя тогда они никуда на своей карьере выезжать не собирались, поскольку ее у них еще не было, органы ваши ими весьма интересовались. — Вы простите, ради Бога, но мои органы интересуются исключительно молодыми симпатичными девушками, по возможности безмозглыми, на все остальные категории населения они никак не реагируют, а при виде гениев так вообще опадают. — Орел, аж прямо залюбуешься. Что ж вы с тем типом язык проглотили? — Слушай, не надо, ладно? Ты лучше расскажи, что у тебя там было, я и не знал, что они тобой занимались. — Ну это был эпизод, я же не придаю всему этому видимость мученического ореола, как некоторые. Ну просто почему я вначале облажалась, у меня был знакомый один, стебальщик, такой хромой, помнишь? — А, ну да. — Ну так вот он меня регулярно обстебывал, звонил и говорил: «Вас вызывают в кагэбе». Я уже и привыкла. И вот когда позвонили и представились: «Майор такой-то, не помню, Моськин, мы бы хотели с вами побеседовать». Я и говорю: «Слушай, кончай дурака валять, надоело». А он мне: «Простите, не понял?» Я и говорю: «Вот когда поймешь, тогда и звони», и бросила трубку. А он мне звонит снова и снова. Я ему: «Слушай, пошел ты на фиг, надоело!» А он мне: «Девушка, с вами не шутят». Ах, не шутят? Ну раз вы такой крутой из КГБ, то фигли мне звоните? Пришлите мне повестку. Он: «Хотите повесточку? Пожалуйста». На следующий день открываю почтовый ящик, елки-палки, повестка лежит, явиться завтра на Лубянку. Я чуть не обосралась. Что же делать, думаю. Ну и придумала. Одолжила у соседки такой застиранный байковый халат домашний, у слесаря из управдома такой настоящий ватник заляпанный, валенки у кою-то там нашла, сплела какие-то куцые косички из волос, чтоб как-то замаскировать бритый затылок, обвязалась пуховым платком до бровей, только хвостики косичек наружу, стою при полном наряде, хочу выйти, в дверь звонят. Открываю, один приятель мой стоит. Посмотрел на меня очумело и вдруг спрашивает, дома ли я. Нет, говорю, ее нету. А, простите, и хотел уйти. Тут я своим натуральным голосом говорю вслед: «Ну заходи, коль пришел». Он обернулся, смотрит мне за спину, а там никого нет. Тут он мне робко так: «Но вы же сказали, что ее нет дома?» Я спрашиваю, ты что, вправду не узнал? Он так присмотрелся: «Ты, что ли? Зачем ты так вырядилась?» Но мне уже трепаться было некогда, я опаздывала. Пришла я туда, охранник в приемной смотрит с таким подозрением — что еще за чмо такое позорное сюда явилось? «Вам куда? — спрашивает, — вы наверное дверью ошиблись». Нет, говорю, милок, мне сюда, вот видите, по-весточка. Он даже повестке не поверил, позвонил по телефону: такую-то ждете? А ему там, видимо, с раздражением отвечают, чего лишние вопросы задаешь, коли тебе повестку показали. Прямо по его лицу вижу, что отчитали. Ну он мне говорит: проходите, провожает до комнаты. Захожу, у следователя тоже лицо вытягивается, думает, может, однофамилица. Думает, неужто мы так опростоволосились, эдакую дурынду к себе вызвали. Уточняет все, я ли это. Я ему так жизнерадостно: да я же, кто ж еще. Вот всегда интересовалась, как Лубянка изнутри выглядит, теперь вот довелось увидеть. Сама трясусь, думаю, ну не совсем же охломоны тут сидят, вдруг фальшь почувствуют. Но я прямо перед выходом стакан грохнула для храбрости, а потом еще психология одежды. Для меня, как для любой нормальной бабы, достаточно соответственно одеться, чтобы войти в образ. Ну, продолжаю я под чучело огородное косить, под эдакую тетю-мотю, все так радуюсь его вопросам, старательно отвечаю, следствию пытаюсь помочь. А тот чем дальше, тем больше сникает, что они так облажались, с такой мымрой позорной связались. Он мне все вопросы наводящие задает, расколоть пробует. Завел речь о валюте. А как же, говорю, доллары, знаю. Он обрадовался: «А, значит, знаете, что это такое?» Я обиделась аж, конечно, говорю, знаю, чай не в деревне живу. И что, говорит, видели? Конечно, говорю, видела. Мы тоже небось телевизор смотрим. Да и люди рассказывали, что на них портреты всякие ихних президентов. Вот как, говорит, а кто же вам рассказывал? Да все, говорю, у нас народ образованный. Ну кто же? — А вот слесарь дядя Вася, к примеру. А вот, говорит, к вам люди разные ходят, мы слышали. Они тоже рассказывали? Наверное, рассказывали, говорю, а как же. Кто ж не знает, что на долларах нарисовано. А что они еще рассказывали? — спрашивает. Да мы особо разговоры не разговариваем, товарищ майор, говорю. Он: я не майор, а капитан. А, говорю, а где ж майор тот, что по телефону мне все названивал? Вы лучше, говорит, ответьте на мой вопрос, о чем вы разговариваете еще. А мы все, говорю, больше водочку пьем. Вот вы бы, товарищ майор, ой, простите, капитан, помахали бы с наше на морозе лопатой, вам бы тоже было б не до разговоров. Одни мысли, чтоб поскорее согреться. Ну и клюнули они на мою наживку. Я все болтаю и болтаю, а он уже и не знает, как меня выпроводить. И под конец взял с меня обещание, что если что услышу подозрительное, им бы доложила — решил с паршивой овцы хоть шерсти клок. — А ты что? — Ну конечно, поклялась, что как только, так сразу, прямо к нему приду и сообщу. Вы только, говорю, предупредите вашего часового, чтоб он меня сразу к вам впустил, а то, говорю, пришла с повесткой, и такое безобразие прямо, не хотел впускать. Расставались мы с ним сердечно. Он меня почти вытолкал. — Значит, не больно вы им нужны были. Из-за кого-то другого вас вызывали. — Уметь просто надо с ними обращаться! — Ну, конечно, вы одна такая умная на всю страну. А остальные, что им в лапы попадали, все лохи, наверное, были. — Да уж наверное. — А чем вы сейчас занимаетесь, позвольте поинтересоваться? Все с вашей находчивостью в дворниках сидите? — В дворниках я уже давно не сижу. Как, впрочем, и в этой стране. Вот сейчас впервые за пять лет здесь оказалась. И то не совсем по своей воле, а больше в виде дружеской услуги. — Это кому, ей, что ли, вы оказываете услугу своим посещением? — Да как вам не стыдно? С ней я там как раз познакомилась, когда она автостопом по европам каталась, она жила у меня какое-то время. Вообще это не в моих правилах, привечать у себя всякий сброд отсюда, я уже с ними нахлебалась достаточно, как поселятся, потом не выставишь, только с обидами и руганью, а потом приходят счета на телефон, из-за которых я месяцами голодаю. А ее я пустила сразу, видно было, что ненапряжная, а потом мне ее работы понравились, это самое главное. Ненавижу, когда люди горазды только языком чесать, а как до дела доходит — оказываются полным нулем. Это вот тоже наша характерная черта. Она была не из таких. Я только одно не могла понять, почему она там не осталась, чего ее сюда тянуло. Я считаю, что художнику лучше там жить. — Да у нее вроде здесь любовь была. — Я вас умоляю. Лучше б уж ее любовь перебралась туда, если он ее достаточно для этого любил. А нет — так и хрен с этой любовью. Я считаю, что там с ней этого бы не случилось. — Ну знаете, чему бывать — того не миновать. — Не знаю, я не фаталистка. Я считаю, что не обстоятельства нами управляют, а мы обстоятельствами. Если пожелаем, конечно. — Ну вот вы только что сказали, что не по своей воле здесь оказались. Это как прикажете понимать? — Ну не то чтобы совсем не по своей воле. Сама не захотела бы, то не приехала. Никто надо мной не властен. А тут совпало, что другу надо помочь, и он взялся мне дорогу на самолете оплатить. Ну, думаю, почему бы и нет, заодно и погляжу, что здесь творится. — О, вот мне бы такого друга, чтоб самолет оплатил туда и обратно. Я б ему тоже помог. Он русский? — Нет, он иностранец. И вы бы с его поручением не справились, мне уже понятно. — Что же за поручение такое, если не секрет? — Не то, что вы подумали. Его угораздило жениться здесь на совсем молодой русской девчонке. Чем-то она задела его за живое. Он такой суровый мужчина, ему уже за сорок, и он ни разу еще не был женат. А тут раскис. Решил, что должен ее спасать. — Ну это чисто по-русски. — Ну почему, за границей тоже почитывают Достоевского. Вот они уже полгода как поженились, он уехал и прислал ей визу тут же, и все это время бегает, звонит ей, она объясняет, что какие-то очереди у посольства, надо в шесть утра каждый день отмечаться, и что, если день пропустишь, опять все по новой. Я сразу поняла, что она ему мозги пудрит, небось бухает каждый Божий день в компашках своих, а по утрам задницу лень оторвать от койки. — Но дела и правда так обстоят, с посольствами сейчас полный улет. Все вдруг резко засобирались на Запад. Вот они и не будь дураки, сами железный занавес решили воздвигнуть. — Да что вы мне мозги компостируете? Я прилетела, первым делом разыскала эту девчонку, так, говорю, завтра рано утром встречаемся у посольства, вы в тот же день получите визу, у вас остается два дня на сборы и прощайтесь со всеми. Только смотрите — не опаздывать. Она: «а, мя, вя» — это невозможно и так далее. Я говорю: делайте то, что я сказала, ровно в девять утра жду вас у посольства. Приезжаю, а там и правда очередь длинная стоит, у всех рожи мрачные. А я надела такую шляпку, длинные лайковые перчатки, такое пальто-распахайку, прямо гранд-дама какая. Я говорю: так, дайте мне все ваши бумаги и не отставайте. Она: а как же, надо очередь занять. Я плюнула и таким решительным шагом направилась к охраннику, очередь даже вякнуть не успела. И начинаю чесать по-английски, охранник, сразу видно, не очень рубит, и так по-деловому объясняю, что мне нужно пройти, с видом, не допускающим возражений. Он растерялся, а я прохожу, иду, там девушке сидящей опять по-английски говорю, что мне срочно нужен посол. Она мне робко: может, я смогу вам чем-то помочь? Может, и сможете, говорю, хотя я такого безобразия уже давно не видела. А в чем дело? — она, испуганно. Ну я там целую речь о том, что жена к мужу не может выехать, ей чинят всякие препятствия, и чиновникам посольства придется отвечать, и все в этом духе. Только сделала паузу, чтоб передохнуть, она мне: а где ее документы? Вот, говорю, и даю ей. Тут она очень извиняется и спрашивает, а нельзя ли ей видеть саму владелицу, вы не подумайте, что это опять отговорки, просто так принято. Я говорю: сейчас будет. Опять мчусь мимо охранника, смотрю — ее нет. А я ведь сказала — стоять на месте. Кричу, зову ее по имени, тут она откуда-то выплывает. В чем дело, спрашиваю. А я, говорит, пошла очередь занять. Тут очередь, конечно, начинает реплики отпускать, еще немного и попрут на нас. Я быстро хватаю ее за шкирку и затаскиваю в посольство, волоку к той девушке: вот она, говорю. Ну и ей тут же дали визу, как я предупреждала, а она, естественно, еще и не думала собираться. Ой, я думала, говорит, ничего не получится. В чем дело, я же вас предупреждала? Даю вам один день на сборы, я обещала вашему мужу вас привезти и я это сделаю.