После запятой - [53]

— А вы откуда ее знаете? — А что ты, сынок, так спрашиваешь? Не подхожу я вашей компании? — Ну почему, компания тут самая разношерстная. Просто я вначале подумал, что вы знакомый ее родителей, но вы сейчас так о ней сказали, что… — Да ты, сынок, не ревнуй, ничего у меня с ней не было. Хотя мысль такая была. Оттого я с ней и познакомился. Дело было не здесь, а в Греции — А значит, в позапрошлом году, летом. — Разве? А мне казалось, что уже давно. Да, ты прав. Она тогда рисовала на улице, я сразу понял, что из наших. Только наши такие наивные, думают, что в Афинах можно прожить рисованием. — Она ездила древности посмотреть, просто у нее период был такой, ей надо было развеяться. А вы там живете? — Сейчас я живу в Штатах, езжу туда-сюда по делам. А в Греции я тогда оказался не по своей воле, жизнь заставила. — Вот уж действительно, в первый раз слышу, чтоб жизнь заставила поехать в Грецию. Это что-то новенькое. — А у меня выхода другого не было. Я тогда крутил рисковые дела, ну и оказался в результате на Лубянке. Но я предусмотрительно втянул в это дело сынка одного министра, я и начал все после знакомства с ним, увидел, что парень слабовольный и будет моим козырем, в случае чего папаша прикроет. Так оно и случилось, сели мы с ним вдвоем, шансов не было никаких. Оттого у всех челюсти отвисли, когда нам через два дня предложили с вещами на выход. Внизу нас ждала машина, которая повезла оттуда прямо в аэропорт и на регистрацию, от греха подальше. У папаши времени было в обрез, наше дело лежало уже в папках наверху, поэтому он смог выбить визу только в Болгарию. Сам знаешь, наверное, что это такое. Курица — не птица, Болгария — не заграница. Дыра страшная. Я поошивался там месяц и понял, что полный безмазняк. Никаких крупных дел нельзя провернуть. Тут я страшно затосковал и решил, что нужно податься куда-нибудь. А куда? Назад сюда мне дороги не было, дело продолжало висеть. Единственная не скажу приличная, но более-менее путевая страна, граничащая с Болгарией, — Греция. Я подобрался к границе — там она через реку или через горы. Там, где разделено рекой, даже не охраняется. Я сам спортсмен, думал, переплыву. Но там сильное течение, я не добрался и до середины, понял, что не потяну, и вернулся обратно. А вот сухопутный путь был под мощной охраной. Я недели две ходил с биноклем — там холмы, было где скрыться, и изучил все их привычки, когда караул сменяется, кто слабак. Вычислил, что парень один халтурит, засыпает во время ночного дежурства. Другие всю ночь расхаживают, а этот прислонится к дереву и спит. Там местность хорошо просматривалась, негде было спрятаться, и только это дерево раскидистое стояло. На нем я и решил спрятаться и уйти, когда этот мой будет стоять на вахте. А забраться на дерево можно было тоже только ночью. Там несколько минут, пока они сменяются, никого под деревом не было. Знал, что жизнью рискую, но сидеть без дела в этой Болгарии не мог уже, хотя жили мы там неплохо, папаша деньги высылал аккуратно, чтоб сынок опять не набедокурил, каждый день по ресторанам, но эта жизнь не для меня. Я привык заниматься большими делами. Уговаривал и сынка махнуть со мной, но у того кишка оказалась тонка. И хорошо, что он не пошел, подставил бы он меня, сопляк. Я и тогда это понимал, просто по доброте душевной предложил, чтоб не пропадал мальчишка в этой Болгарии. Ну, забрался я на дерево, еле успел, и устроился гадать до следующей ночи. — А нельзя было просто спрятаться поблизости и дождаться, пока пограничник уснет? — Я тебе объясняю — там кругом все просматривалось, пока я бы добрался до моего пограничника, меня бы с других вышек заметили. А от того дерева был кратчайший путь, с той стороны вообще не охранялось, я проверил. Что ты думаешь, я лох какой? Ну в общем, просидел я целый день не шелохнувшись, уже самая малость оставалась до смены моего, но тут, чувствую, беда приключилась — в туалет захотелось, невмоготу больше терпеть. — По-маленькому? — По-большому. По маленькому я и так ходил, когда они сменялись. А это ведь никак не скроешь. Я мужчина не хилый, сам видишь, а тут еще, видимо, от волнения, чувствую, что будет что-то такое, чего на дереве не упрячешь. Думал, стерплю, но мне аж плохо стало. Весь покрылся холодным потом, все, думаю, надо же, такой бесславный конец. Сижу, ничего уже не соображаю, жду только, когда все произойдет и смерть моя придет. И тут вдруг пограничник отошел в контору — смена подошла. Я быстро оправился прямо сверху, думаю, будь что будет, хоть не грязным помру. Тут подходит мой, естественно, вонь такая, он сразу заметил. Я уже поднял руки, жду, когда он наверх посмотрит. Гляжу, он что-то разволновался, затарахтел, побежал обратно в кутузку, наверх даже не смотрит. Тут он вернулся с остальными, показывает пальцем на предыдущего и орет как резаный. До меня допирает, что он обвиняет товарища своего, насрал, мол, на посту. Тот, ясное дело, отпирается, но те ему в руки совок и веник, заставили убирать за собой и еще и нагоняй ему сделали. Так наверх и не догадались посмотреть. Я сижу еле живой, но мой быстро отрубился после праведного гнева, я спустился потихоньку и рванул через горы. К рассвету добрался до деревушки ближайшей. Думаю, что дальше делать, в кармане последние двести долларов, которые парнишка мне дал на дорогу, языка, кроме нашего, никакого не знаю, на поезд садиться — вдруг документы спросят. Деревня пограничная, всяко может быть. Тут вижу, такси стоит. Меня как осенило. Подошел, сел, Салоники, говорю, а сам не знаю, высадит или повезет. Шофер обрадовался, включил газ, едем. А греки народ болтливый, и начал он языком чесать. Я улыбаюсь, киваю, вроде бы понимаю. А ему что, лишь бы слушали, чешет дальше. Проезжаем какие-то мелкие их города, я приглядываюсь все и соображаю, что двери у них сквозные. Шофер останавливался сигареты покупать, я все раскумекал. Едем дальше, я уже не боюсь показать, что языка не знаю, — отъехали от границы, жестами показываю, чтоб остановился, в туалет, мол, хочу. Шофер стал, я вошел в переднюю дверь, вышел в заднюю, и давай делать ноги. А сам до этого как бы ненароком показал ему свои двести долларов, чтоб он не побоялся остановиться, деньги вперед не попросил. Ну а из того города я уже на поезде добрался до Салоников, а там и до Афин. — А чем вы там занимались? — Сынок, я погляжу, ты больно любопытный. — Да я так спросил. — Не боись, без дела не сидел. Ты не думай, я раньше в совке на киностудии работал, был на хорошем счету. — Да? А какая у вас специальность? — Вообще-то в молодости я закончил физкультурный институт, потом работал тренером в спортивной школе. И работал бы до сих пор, наверное, и жил спокойно, если бы не приключился со мной случай. Знаешь, меня всегда тянуло путешествовать, а в молодости особенно. И в отпуск я обязательно куда-нибудь отправлялся, куда-нибудь на юга. Садился в поезд и брал с собой обязательно много пачек хорошего индийского чая. Я человек привередливый, а в поездах помнишь, какое пойло давали тогда. — И сейчас не лучше. — Про сейчас не знаю, давненько тут на поездах не ездил. Эх, молодость! Садился я в поезд и первым делом к проводнику, дарил ему несколько пачек, натура у меня широкая, и говорил — а вот эту пачку одну, браток, засыпь в котел, чтоб народ тоже нормального чаю попил, не жалей. И мы с тобой по-человечески попьем. Я всегда корешился с проводниками. Ну и тут, значит, ко мне полное доверие, я уже по-свойски сам подходил к котлу, дай, говорю, сам заварю чай, а то ты по натуре своей проводницкой, пожмотничаешь, даром что заварка халявная. Ну и, значит, вместе с заваркой кидал в котел снотворные таблетки. — Зачем? — А ты слушай дальше. Сидим мы с проводником, он говорит, давай выпьем, я говорю — нет, ты вначале разнеси людям чай, чтоб всем было хорошо. А пока он разносит, я и ему в стакан кидал таблетку — эти жлобы все одно себе отдельно заваривали. Ну и когда проводник засыпал, я брал у него связку ключей, наперво запирал двери между вагонами, чтоб соседний проводник не заглянул ненароком, и начинал шарить по купе. Обычно все спали — кто ж от индийского чаю откажется, а если не спал кто-то, я говорил: ой, извините, ошибся дверью, все и улыбаются — ничего, ничего — знают, что это я угостил весь вагон хорошим чаем, не пожалел. Ну я и иду дальше. Но редко было, чтоб кто не спал. А я и места все уже знал. Народ где прячет в поезде свои бумажники и драгоценности — или под подушкой, или бабы обычно в белье нижнем. Так что я быстро справлялся с работой и на первой же станции выходил. Пока еще проводник и остальные проснутся, уже несколько станций проехали — ищи меня. И так я всегда оказывался в новом городе и отдыхал там. Обратно так же возвращался. Вот так однажды гулял я по незнакомому городу и вижу — мальчишка в реке тонет. А я хоть и не знаю, чей ребенок, все равно кинулся спасать — сердце у меня доброе. Я ж спортсмен, вытащил его на берег, народ собрался, я узнаю, что отец у него шишка большая в этом городе, а мальчишка у него четвертый ребенок, единственный сын, все рожал, мальчика хотел. Ну и тут же шестерка уже ко мне подлетает, пожалуйте, мол, и так далее. Ведут меня в кабинет к отцу, вижу — и впрямь шишка. Он меня расспрашивает, кто, мол, и откуда, а я парень скромный был тогда, все так скромно отвечаю, что тренер и так далее. Тут смотрю, он выдвигает свой ящик стола — э, нет, думаю, так дешево от меня не отделаешься. Вы спасли жизнь моего сына, говорит, я хочу вас отблагодарить. Я так оскорбился, бросьте это, говорю и повернулся, чтобы уйти. Ну он зовет меня обратно и осторожно так спрашивает — вот вы мастер спорта и такой приличный молодой человек, не хотели бы вы дальше учиться? На курсах КГБ, например. Я аж расцвел и даже прослезился, знаете, говорю, это моя заветная мечта, я на такое и надеяться не мог. Он обнял меня, хороший ты парень, говорит, и написал телефон, будешь в своем городе, говорит, позвони по этому телефону, скажешь, что от меня. На том и распрощались. Я не стал время терять, поехал на следующий день домой. Выждал неделю, а потом звоню, говорю, я от такого-то, виделись мы с ним, просил вам привет передать, вот я вам и звоню, до свиданья. А оттуда кричат, погодите, мы вас уже ждем, что вы так долго не звонили. Вас очень хорошо зарекомендовали, приходите к нам брать направление. Вот так я попал на курсы, отучился два года, вернулся в свой город, а я же по протекции такого человека и мне сразу — бамц и должность зама отделом, хотя по возрасту не полагалось. Я сразу смекнул, что на меня зуб за это все поимели, — я был младше всех своих подчиненных. Ну и стал я держаться такой тактики — честный и неподкупный молодой работник. Чую, что я им какие-то карты путал, и они не знают, как ко мне подобраться. Пробовали и так и сяк, а я по-прежнему скромный и вроде бы намеков не понимаю, а от взяток с достоинством так отказываюсь. А тут, значит, Восьмое марта и приходит ко мне начальство с цветами и подарками — духи французские и прочая дребедень дорогая. — К вам? — Ну я тогда уже женат был и ребенка имел. Ну мы их принимаем как полагается, на стол велел жене накрыть, а как им уходить, взял я все эти подарки и говорю: за цветы большое спасибо, а вот это лишнее, заберите. Жена попробовала что-то вякнуть — ну, знаешь баб, а я ей молчи, дура, и наотрез отказался брать, так и ушли ни с чем. А на следующий день ко мне начальник подходит и говорит, вот не знал, что у тебя беда такая с сыном. А ребенку моему уже два года было и он не двигался, паралич какой-то был. Как болезнь называется, спрашивает, ну, я ему говорю. Он обрадовался, говорит: так это же излечивается, у одного моего приятеля мальчишка тем же болел, отвезли к профессору в Москву, тот сделал операцию, теперь в футбол гоняет. Хочешь, пойдем с родителями поговорим, может, совет какой дадут. Ну я пошел, конечно, когда дело касается своего ребенка, чего не сделаешь. И правда, там мальчишка бегает, отец его рассказал, какой профессор оперировал, хвалил очень. Ну и заодно сказал, сколько операция стоила — мою годовую зарплату. Выходим от них, и шеф мой говорит: не бери в голову, все устроим, дадим тебе денег в долг, надо ребенка вылечить. А хочешь, говорит, так забашляем профессора, что он сам из Москвы сюда прилетит оперировать. А как я с вами потом рассчитываться буду, спрашиваю. Мы же коллеги, говорит, разберемся. Пришел домой, рассказал жене, она на меня насела, соглашайся, говорит, а там чего-нибудь придумаем. Ну и шеф назавтра спрашивает: чего решил? Согласен, говорю. Вот и отлично, отвечает, а тебе о деньгах думать и не надо. Мы тебе просто бумаги будем приносить на подпись, а ты подписывай, не заглядывая, и ничего не будешь должен. Там, выходило, для их дел три подписи были нужны, моей им не хватало. Ну, стал я подписывать эти бумаги, не заглядывая, приносят мне, открывают, где расписаться и тут же уносят. Через пару месяцев они мне начали сами деньги давать за каждую подпись, с долгами, говорят, ты уже рассчитался, а это то, что тебе причитается. — А ребенка прооперировали? — Да, конечно, прилетел профессор, все чин чинарем, парень у меня уже взрослый, школу скоро заканчивает, выше меня вымахал. Ну, подписывал я так с год, а потом говорю: а можно я буду подписывать, заглядывая? Деваться им некуда, долги я вернул, мог бы уже отказаться подписывать, они поскрипели и согласились. И вот когда я заглянул: батюшки, в каких интересных делах я участвовал, ничего не зная. И стал я получать в десять раз больше. Но мой зам, который мне в отцы годился, затаил на меня зуб, что я через его голову поднялся, и, оказывается, сука, тайно все снимал. Я же вошел во вкус и не только подписи ставил, но и другими делами занимался. А у нас был такой смотровой зал, всякие фильмы засекреченные показывали, ну и, значит, очередной просмотр, при входе полагается сдавать оружие, уселись мы, включают, и вдруг, елки зеленые, я себя вижу на экране, скрытой камерой. Ну а куда денешься, оружия нет, тут ко мне два бугая подходят с наручниками, и я в первый раз загремел в тюрягу. Но у меня до этой работы были кореша всякие, которые мне кое-чего по-нарассказали, так что теоретически я был подкован, знал, как себя поставить сразу, чтоб потом не было проблем. Знал, как к пахану с уважением подойти, как шестерок гонять. Был у меня страх, как бы не сделали меня петушком, тогда б я на себя руки наложил, но виду не подавал. Но все обошлось. Пахан меня приметил, я был в камере одним из самых уважаемых после пахана и авторитетов. Физически я крепкий, пахан стал мне поручать разборки. Но бил я с умом, не гонялся за удовольствием, не увлекался. Так только, чтобы боялись, ну а кого надо предупреждал, что вырублю с первого удара, чтоб долго не мучить, но чтоб он знал, что это я специально, для его же блага. Я уж подумывал, как мне самому в паханы пробраться, нужно было поддержкой заручиться. Но сволочей не щадил. Был там один подонок. Я поначалу его жалел, не знал, какой это змееныш. Он картами чересчур увлекался, проиграл, и нечем было платить. Привели его ко мне на суд, но понять-то его можно было, чисто по-человечески, а ребята потерпевшие ждут тоже, что я скажу. Я говорю: простите его на первый раз, если он в моем присутствии даст торжественную клятву больше не играть. А если нарушит зарок, обещаю вам сделать его петушком. Ребята согласились, что все по справедливости. Ну а этот козел не удержался, поигрывал тайком и снова проиграл. Привели его ко мне. Я говорю всем — отойдите, я разберусь. Когда все отошли, я ему шепотом: хоть ты и мразь, да жалко мне тебя, сердце у меня доброе. Парень сам был головастый, письма за всех писал, думаю, мало ли на что еще пригодиться может. Но, говорю ему, делать нечего, я дал слово, если не выполню, сам буду лидер из-за тебя. Так что, говорю, клади руки на табуретку, я тебе их одним ударом сломаю, вроде бы не смог удержаться в гневе, и скажу, извините, ребята, погорячился, но он потерял сознание, не могу же я его такого пользовать. А ты, говорю, если не потеряешь, прикинься. Ну и сделали мы так, и как ты думаешь, чем он мне отплатил за добро? Приходит ко мне раз жена на свидание и говорит: я письмо получила, что к тебе любовница ходит, получает свидание в те дни, когда меня нет. Я похолодел поначалу, а потом нашелся. Рассмеялся так весело и говорю: вот какая ты молодец у меня. Я с твоей помощью спор выиграл. Какой спор, спрашивает. Да мы тут с ребятами поспорили, если написать такие письма всем женам, как они себя поведут. Я сказал — моя жена умница, она сцен мне делать не будет, а принесет мне письмо, и мы вместе посмеемся. Ты принесла его? — и продолжаю весело улыбаться. Она еще покосилась на меня и потом поверила, достала письмо, вот, говорит. Ну все, говорю ей, с твоей помощью я выиграл кучу денег, на следующем свидании дам тебе на хозяйство, все твое будет. А теперь я тебя за то, что ты такая у меня умница, сильно полюблю. Говорю, а сам трясусь от ярости. Хоть все у нас тогда хорошо вышло, она ушла довольная, я сам еле дождался, когда она уйдет. По почерку я сразу понял, кто написал. — А что, он его не менял? — Не думал, наверное, что я письмо увижу. Вернулся я в камеру и говорю: иди-ка сюда, лидер, я дал слово ребятам, сейчас я при всех сделаю тебя петушком. Вы все можете смотреть. И все, с тех пор ему вставляли все, кому не лень. Я сказал, что если хоть кому будет сопротивляться, чтоб ко мне лично обращались. — И долго вы сидели? — Дольше, чем рассчитывал. Но через два года вышел. Моего зама переехал грузовик нечаянно, сам понимаешь, других свидетелей больше не оказалось, мои ребята всем заплатили, и мое дело пересмотрели. Но на работу обратно я не попал, конечно. Но я устроился на теплое место в киностудии. — Сценаристом? — Сценарии я писал и пишу, но формально я числился водителем. — А на самом деле кем работали? — Я ж говорю — водителем, сынок, ты плохо соображаешь, что ли? Но я, в натуре, пользовался тем, что многие считали, будто я продолжаю в органах работать. Тоже крутил дела под шумок. Ведь у нас народ какой — если ты имел к органам отношение, ни за что не поверят, что ты больше их не касаешься. — А как же этим можно пользоваться? У нас народ ведь шугается, если прознает, что ты в органах. — А вот как, могу пример привести. На киностудию, сам знаешь, много всякого народу ходит, будь она ваша столичная или в дыре, как у нас. Вся элита там ошивается. То бишь ее детки, золотая молодежь. А я человек веселый, добрый, они знакомством со мной не брезговали. Я кофе умею хорошо заваривать, редко кто так может. Я вообще люблю, чтоб все было качественно, вкусно. И я не фраер, всех угощал от души, кто заходил. Все знали, что такой кофе ни в одном ресторане не подадут, и шли ко мне на чашечку и поболтать. Я так незаметно вызнавал за разговором, кто есть кто и почем. А потом действовал. И даже не слишком планировал, так, полагался на свою счастливую звезду. Иду как-то по улице, а навстречу чувишка, дочь одного очень видного босса. Я на нее давно виды имел, а тут сама в руки идет. Я к ней сразу с ласковой улыбкой — вот, дочка, давно тебя не видать, забываешь дядьку пожилого — я из-за лысины старше всегда казался, ну и пользовался, чтоб легче в доверие втереться. Ну она, ясное дело: ой, да нет, да что вы. Я говорю: ну пошли тогда ко мне, кофейку попьешь, я тут рядом живу. Вижу, колеблется, говорю: ты небось и не знала, что я на кофейной гуще гадать умею? На работе-то я скрываю, а так все девчонки ко мне бегают погадать про женихов. Тут она сдалась, пришли ко мне, а у меня обстановочка, стереосистема, все как надо. — А жена? — Да я к тому времени развелся. Я, пока сидел, эта курва мне изменила. Уж я и деньги ей давал, жила как у Христа за пазухой, и три раза на неделе свиданку получала, у меня там все свои были ребята, и удовлетворял я ее каждый раз. Что, спрашивается, еще надо этим тварям? И ведь знала, что выйду — все руки-ноги переломаю, как узнаю. А не узнать я не мог, мне тут же дружки сказали. Но пока сидел, молчал, только больно ей делал, вся в синяках уходила. А я, как вышел, первым делом этому лидеру позвонил, еще никто не знал, что я на свободе, только кореша, а родственники — ни-ни. Позвонил и говорю: нужно стрелку забить, тебе грамота и кусок из зоны — а у него двоюродный брат сидел, он вроде подумал, что от него. За мной, говорю, хвост может быть, так что встречаемся на пустыре. Ну обработал я его как следует и говорю, ну давай рассказывай, как все было, — а у меня магнитофон был включен. Ну он все рассказал, падла, подвывая, когда я не мог сдержаться, и все кровью своей поганой сплевывал. Как кончил он рассказ — подставляй жопу, говорю. Видел бы ты, как он на коленях ползал и руки мне целовал. Я говорю: тебе, лидер, раньше надо было думать, чью жену ты трогаешь. А так я все одно свое дело сделаю, будешь ты с вышибленными мозгами или так дашь. И все, заметь, на кассету записываю. Кончил я это дело, а теперь соси, говорю. Ну и под конец прошелся по нему ногами и поехал домой. Эта змея ко мне с объятиями: ой, какое счастье, то да се. Раз счастье, говорю, накрывай на стол и сзывай всех родственников, родителей своих в первую голову. Приехали все, охи да ахи, садимся за стол, я говорю: внимание, я хочу вас, дорогие родители, поблагодарить за то, что за дочерью своей хорошо присматривали, покуда меня не было рядом. Послушайте вначале эту музычку, и врубаю кассетник. С первых же слов она вскочила, сиди, говорю, курва, и хлебай до дна. Но ничего не скажу, тесть мой благородным оказался человеком, не смог вынести позора родной дочери, что воспитал такую змею, — умер через месяц от инфаркта от стыда. А вот теща, падла, до сих пор жива, но у баб ведь ни стыда ни совести. А я ушел на отдельную квартиру. Дети, я сказал, ни при чем, буду о них заботиться, а за тобой, сукой, мои люди будут следить, чтоб ты ни копейки из моих денег, что я на детей даю, на себя не потратила. Ей тоже досталось, она месяца три по больницам валялась с переломами, вот как только кассета кончилась, так я и приступил. Но все одно простить не смог. Так что жил я один, со всеми удобствами, ребята не забыли, что я сам сел, а их не заложил. Привел я ту девчонку к себе — о чем речь-то шла, усадил в кресло, врубил музычку, ты, говорю, послушай пока, а я кофе сделаю. Ну и подсыпал туда снотворного. Выпила она, я залил ей баки про женихов, про дальнюю дорогу да про завистливых подружек, которых опасаться надо и всю прочую пургу, я в этом деле мастак, гляжу, она уж и отрубилась. Я подождал еще маленько, чтоб уж верняк был, потом раздел ее, сам разделся, достал фотоаппарат и начал щелкать. Всякие такие позы, сам понимаешь, а глаза она вроде от страсти закрыла, очень натурально вышло. Таблетку я ей дал не сильную, поэтому по-быстрому, пока не очухалась, а потом одел ее и пошел на кухню и гремлю там посудой. Тут она встала, заходит ко мне и спрашивает: что это со мной, я спала, что ли? Я говорю: что ты, дочка, вот я гадал тебе, потом пошел посуду мыть, может, ты под музыку вздремнула за пять минут, пока я тут. Хочешь еще чего выпить, может? — спрашиваю. Она: ой, спасибо, мне пора. Выждал я какое-то время, и, когда она появилась на студии, а уже с полгода прошло, я ей говорю: хорошо, дочка, что ты появилась, у меня к тебе очень серьезное дело. Она: что такое? Да вот, говорю, ты, наверное, знаешь, в каком ведомстве я работаю? Так вот, поступили туда кой-какие бумаги, но я им пока не дал ходу. Я же знаю, что в принципе ты девчонка неплохая, потому не хочу тебе жизнь портить. Да если б только я один знал об этом, я бы просто уничтожил все, но, к сожалению, они попали в руки еще кой-кому до меня. Так что нужно срочно действия предпринимать. А она так хлопает глазами, мол, что такое. Я, говорю, дочка, думаю, что как ты увидишь, что такое, сразу перестанешь улыбаться. Дело очень серьезное. Приходи сегодня ко мне домой, объясню. Времени нельзя терять, если хочешь, конечно, по-хорошему чтоб все кончилось. Ну, пришла она как миленькая, я ей фотки показываю, вот, говорю, принес один деятель нам в учреждение, знает, кто у тебя отец, и хочет его через тебя опорочить. Вот уж не ожидал от тебя, дочка, говорю. Хоть с кем это ты, знаешь? Даже, говорит, не могу предположить. До чего ж, ужасаюсь я, ты дошла, дочка, что даже не знаешь, с кем это могло быть. Если б ты назвала этого негодяя, мы бы за него взялись, и, может, дело б само замялось. Сколько ж их у тебя было, что ты не знаешь, с кем ты? Тут она давай рыдать, ну ладно, говорю, это твои дела, но выход у нас остается один. Если ты не хочешь, чтоб эти фотки в руки к твоему отцу попали или в печать, сама понимаешь, замуж тогда тебя никто не возьмет, ты должна с умом действовать. Вначале мужик этот, который фотки принес, ни о чем слушать не хотел, так ему втемяшилось отца твоего по миру пустить, но я его уломал, долго просил за тебя. Но он, падла, знает наперечет все твои драгоценности, и согласился только на такой вариант: ты приносишь ему все, что у тебя есть, а он отдает негативы. И деньгами, конечно, чтоб моих сотрудников, которые тоже фотки видели, отмазать. Так что выход у тебя один, надень все свои драгоценности, скажи дома, что к подружке на день рождения идешь, а потом вернешься домой и скажешь, что тебя на улице ограбили. Я тебя подробно научу, что говорить, какие приметы, в каком месте, а иначе — каюк. И сделаешь это завтра же. — Ну и как? — Что как? Конечно, принесла все. И деньгами, сколько смогла. А смогла немало. Почти кусок вышел по тем временам. — Как же вы могли сделать такое? — Ты, сынок, не расстраивайся, она заслужила. Девчонка была гулящая и вообще нехорошая. — Да как же… Вы говорите, вы в Греции с ней познакомились? Не представляю, как вам удалось. — Ты, сынок, следи за базаром, а то ведь и ответить можно. Я ж тебе сказал уже, что с ней у меня ничего не было. Я в то время без бабок сидел, что я ей мог предложить? — Неужели вы думаете, что она за бабки… — Сынок, все они за бабки готовы. Знаешь анекдот? Английский министр рассуждает: все женщины продажны, главное, знать их цену. Королева спрашивает: как, даже английская королева?