После запятой - [24]

Возвращаться определенно не хочется, хотя и страшит будущее. Но и там оно страшило не меньше, стоило о нем задуматься. А многих людей даже и больше, чем меня сейчас. Удивительно, столько людей боится будущего, и ни одного не пугает его прошлое. Парадоксально все-таки они устроены. Если уж бояться до умопомрачения, то именно своего прошлого, оно-то и чревато последствиями, не говоря о том, что у большинства оно действительно ужасно. Но лишь немногих оно только временами мучит, а остальные большую и худшую его часть благополучно забывают. Худшую из того, что они сами сотворили. Потому что с худшим из того, что над ними сотворили, никто за просто так не расстанется. Как же возможно! — любимая забава — с ней ложатся спать и с ней просыпаются, ее обсасывают со всех сторон и, уже обмусоленную до дыр, беззастенчиво предлагают каждому новому собеседнику, проявляя редкий альтруизм, чтобы он тоже лизнул кусочек от самого вкусного, хотя у него есть собственные затертые и облинялые воспоминания, несравненно более сладкие и липкие. Только они и есть, дорогие, единственно преданные, которые никогда не покинут, ни в какой радости, потому что они еще и бдительны и не дадут никакой радости занять свое предводительское место. Их достает из-под подушки ночной человек и крепко прижимает к груди, чтобы было не так одиноко жить. Их и еще Страх Перед Будущим. Только в редкие минуты они отступают — когда человек охвачен любовью. Тогда они делаются сговорчивыми, зная наперед, что скоро любовь уйдет по капле, увлажняя почву, в которую человек с ее помощью посеял семена, из которых в скором времени вырастут новые сочные ростки, еще совсем свежие, которые пойдут в пищу тем же обиде и страху перед жизнью, наполняя их новыми соками. Эти ростки — почти единственное, что удается родить человеку от кратковременного союза с любовью. И он тут же отдает на поедание свои детища верным и неразлучным друзьям, дождавшимся своего часа, и хруст и лязг перемалываемой пищи и работающих челюстей срываются в ночное небо, переплетаясь с криками напуганных младенцев, и мягко поглощаются темнотой, которая потом возвращает их сторицей, чтобы дневной человек мог носить их во всех карманах и за пазухой, чтобы в укромные минуты беспрепятственно достать их и полюбоваться всласть.

Нет, я не хочу туда возвращаться. Но есть же там и много хорошего. Что-то сейчас было, совсем недавно, и мне напомнило, когда в детстве еще бывало, иные пробуждения, когда еще спишь, но уже знаешь, что это сон, и вспоминаешь, что сегодня необычный день, но еще не помнишь, какой — то ли Новый год, то ли день рождения, то ли бабушка сегодня в гости приедет, ты и не помнишь всех этих слов, а только чувствуешь, как воздух вокруг празднично натянут в разноцветные стеклянные нити, которые не рвутся, а от малейшего дуновения чувств звенят колокольчиками сюрпризов. Ну да, точно, и сейчас был такой же хрустальный перезвон в воздухе, пока я думала. Что же это было? Воспоминание? — нет. Что-то будет — я чего-то жду? — тоже не то. А, да это же от его голоса, оттого, что я его услышала! Да, я совсем не изменилась, как всегда, звуки его голоса наполнили меня ликованием, именно тем, которое заставляет кристаллизоваться атмосферу в сталактиты, кораллы, дутое стекло и хрустальные подвески. Но хрустальные подвески существуют на самом деле, они просто свисают с люстры. Все остальное тоже есть на самом деле, разница лишь в том, что подвески они тоже видят, а всю остальную бижутерию вижу и слышу я одна. Откуда тебе знать, что они видят, а что нет? Может, и их-то вообще нет, а все тебе кажется. Да нет, казалось бы другое, не такое прозаичное. На самом деле это меня нет, а они есть. Если кто кому и будет казаться, то скорее я им. И то в случае большой удачи. Чьей? Не знаю. Гул их разговора мешает сосредоточиться. Я не могу все сразу — или слушать позвякивание стекляшек, или их однообразное гудение. Странно, мелодия их голосов кончилась, звуки стали приглушенными. Да и кристаллические нити исчезли. А если снова настроиться на его голос — появятся? Что-то не могу найти. Может, он сейчас молчит? Я не могу разглядеть. Ни их, ни слова. Что-то заслоняет мне зрение. Так-то я их помню, и как они выглядят, и какие бывают слова, но прямо посмотреть не получается. Только если кидать короткие взгляды искоса, украдкой, удается схватить образ, но он тут же затемняется чем-то. Наверное, потому, что в моем положении взглядов искоса быть не может, они тут же делаются прямыми. Что за наваждение. Слова я вижу, если не смотреть на них совсем. То есть, значит, помню. Да, я знаю, что это означает. Я помню и слова, и их всех. Если на них не смотреть, то я их гораздо лучше вижу. А так они начинают расплываться. То же самое со словами. Я их вижу, каждое в отдельности, и в разных конструкциях, в которых они могут сочетаться. Я могу построить всевозможные комбинации, даже больше, чем могла при жизни. Я могу ощущать их настроение. И цвет. И значение — как для меня, так и вообще. Но я не могу их расшифровать. Я их помню, но не понимаю. Они какие-то слишком тяжелые. Они более плотские, чем мысли и идеи, с которыми я недавно сталкивалась. Они даже более плотские, чем я. Я не могу сейчас сдвинуть их на места, которые они хотят занимать, и не могу увязать их вместе. Мысленно получается, но это никак не отражается на реальности, здесь они остаются неподвижными. Раньше эта процедура не составляла для меня никаких проблем. Но то было раньше. Как же мне быть? В чем-то я сейчас сильнее, чем раньше, — я могу стать каждым из сказанных ими слов, но как мне понять их содержание? Недавно я же пробовала проникнуть в кого-то из них, но заблудилась у него на лице. Может, снова попробовать? Раньше я это делала как-то по-другому. Я представляла человека, в которого хотела проникнуть, принимала его любимую позу, выражение лица, пыталась повторить улыбку или нахмурить брови, как он, и все угадывала. Даже первые слова, с которыми он меня встретит, пусть даже через несколько дней. Доходило до смешного, я предугадывала совершенно бессмысленные выражения, которыми меня потом приветствовали, но до того, как это потом наступало, мне приходилось саму себя подозревать в ненормальности.