После запятой - [22]

Я, наверное, опять сильно простудилась. У родителей болеть приятнее, чем у себя. По старой памяти люблю болеть на своей детской кровати. В детстве стадией, предваряющей клен, было одеяло. Оно было первым предметом из реального мира, привлекающим после болезни на себя мое внимание. Но внимание выздоравливало раньше восприятия, я долго блуждала по складкам пододеяльника, которые казались мне сияющими горными вершинами и глубокими темными ущельями, пока не понимала, что расстояния не такие огромные, чтобы столько времени их преодолевать. Почему я сейчас лежу без одеяла? Наверное, меня разбудил шум в соседней комнате. Там прямо какая-то пирушка. С чего бы это? И с какой стати они принимают такое количество гостей, когда я лежу больная? Но собственно, моя кровать пуста, и более того, аккуратно застелена. А, понимаю. Когда я попала сюда, моя детская комната сбила меня с толку. Надо бы выйти к ним. Они, кажется, собрались в гостиной. Не очень хочется, но надо. Вот, уже все уселись. И стол сервирован. Кто это постарался? Что это за тип? По-моему, мы все-таки были с ним знакомы при жизни. Но тогда он был слишком неприметным, я его не запомнила. Если бы мне довелось увидеть его на чьих-то похоронах, я бы его, конечно, не забыла так легко. Надо же, весь расцвел, наполнился осознанием собственной значимости и незаменимости, приобрел индивидуальность. В общем, конечно, кто бы всем распоряжался, если бы не он. У человека просто талант. И он бы никогда не раскрылся и не ожил, и никто бы о нем не догадался, если бы он умер раньше своих знакомых или если бы ему просто в силу каких-то обстоятельств не посчастливилось попасть на чьи-то похороны. Да, талант, если считать талантом информацию, идущую прямым потоком беспрепятственно к одному, неизвестно почему избравшую его и не желающую идти к другому, может быть, более достойному, во всяком случае, сознательно призывающему ее. Ведь он первый раз находится на похоронах, и он знает в совершенстве последовательность всех действий, которые нужно совершить. И чем больше он делает, тем больше сил у него появляется, и это тоже признак того, что он избран для этой роли, иначе эти действия его бы скоро измотали. Это как когда я страстно хотела петь, казалось, было бы возможно, целыми днями только бы пела и не считала бы это за труд, как некоторые, у которых и голос, и слух, а петь не допросишься. Я бы пела, если бы выходящие из меня звуки хотя бы приблизительно соответствовали тем, которые я подразумевала, тогда пение было бы для меня не работой, а отдыхом, радостью. Или как многие мне говорили — черт побери, мне бы твою технику рисования, я бы рисовал с утра до вечера, и мне бы больше ничего не надо было, не знаю, что ты дурью маешься, какие-то там поиски новых путей — это все чушь собачья, все лень твоя говорит. Какие еще пути, когда ты и так все умеешь рисовать, мне бы твои способности, у меня бы не было недостатка в теме, знай только успевай зарисовывать. А мне как раз и неинтересно было рисовать. То, что я умела рисовать, видели все. В смысле не то, что умею рисовать, а в смысле — что умею, то есть предметы всякие. А мне хотелось найти средства, чтобы изобразить то, чего не увидишь обычным глазом. Не потому, что этого на самом деле нет, а потому, что глаз ненатренированный. Люди устроены таким образом, что некоторые вещи, находящиеся совсем рядом с ними, они так — не видят, а на картине видят. Если художник талантливый, он сразу раскрывает большинству глаза, и они начинают больше видеть вокруг, а если очень талантливый, зрители после картины начинают видеть то, чего до этого не было, что художник сам придумал. Так что же такое этот талант? Наверное, это знание чего-то, что другим недоступно. Продолжение. Да, наверное, это еще и склонность. Знания могут напирать на многих, а выражают их каждый по-своему. И это по-своему не выбирается, а дается. Ведь хотела же я стать певицей, а получилось художницей. Ведь и он тоже такой путь выражения себя не выбирал. Да и я даже не подозревала о таком способе до сегодняшнего дня. Главное, догадаться о своем собственном способе, иногда они бывают такие необычные. Талант — это не только постоянный поиск выхода, но и умение в каждую вещь на выходе вложить всего себя, тогда и вещь начинает существовать самостоятельно, и в тебе полностью освобождается место для нового наполнения. Ведь, наверное, у меня еще имелся талант быть волшебницей. Чем больше я что-то делала, с тем большей легкостью и в большем количестве я начинала делать новое.

Наверное, у тебя еще был большой талант актрисы. Уж очень долго тебе удается прикидываться, будто ничего не происходит, ты занята своими воспоминаниями и ощущениями, и пусть хоть трава не растет — ты ничего не видишь. О видении невидимого рассуждать — это мы пожалуйста, а то, что столько народу из-за тебя собралось и почти все плачут, как-то проходит мимо твоего зрения. А что ж они себя так ведут, как будто упрекают меня в чем-то всем своим поведением? В конце концов я же не виновата, что умерла. Или виновата? Не знаю. Во всяком случае, каждый из них потерял только меня одну, я же потеряла их всех вместе. Кому на самом деле больнее? Но неужели нельзя ничего придумать? Ведь не бывает безвыходных ситуаций. Когда я стала волшебницей, я знала, как добиться того, чего я хочу. И еще я всегда знала, стоит ли добиваться того, чего я хочу, волшебным способом, или лучше прибегнуть к более общедоступным средствам. Как же я это делала? В общем, расхожего рецепта на все случаи не было, каждый раз приходилось творчески подходить к задаче, но когда хотелось, решение приходило само собой, оставалось только действовать. Начало, впрочем, было одинаковым. Давненько я этим не занималась, одно время не надо было и вспоминать механизм, я действовала автоматически. Теперь придется начинать все сначала, когда не тренируешься, теряешь все навыки. Значит, вначале мне надо было убедить себя, что то, чего я очень хочу, мне совсем не нужно. Более того, нежелательно. И так убедить, чтоб какой-то частью себя полностью в это поверить, иначе ничего не выйдет. Способы убеждения тоже были разные, на каждый случай свои. Например, привести многочисленные доводы того, какой вред может мне быть от этого желания, какие сложности после его исполнения могут возникнуть и насколько проще будет обойтись без него. Причем повторять себе все это постоянно, чтоб уже одной своей частью начать бояться исполнения. При этом второй частью все время повторять, как заклинание, что этого не может быть, потому что не может быть. Это было бы слишком прекрасно, этого не могло бы быть, как сказал немецкий романтик после меня. Или до меня, смотря что взять точкой отсчета. А третьей частью надо было приступить к осуществлению. Постепенно выстроить образ осуществленного желания, не упустив ничего, иначе все труды пойдут насмарку, и когда окончательный вариант будет готов, так, что, какой стороной его ни крути, в каком ракурсе ни рассматривай — вид сверху, снизу, в профиль, анфас, объемное изображение или графическое, фотография, или схема, или слепок с натуры — чтоб это выглядело именно как это желание, и ни с чем нельзя было спутать, и тогда можно было вдыхать в него жизнь. Но разделяться на части нужно было безукоризненно, именно чтоб правая рука не ведала, что творит левая, а остальными всеми руками ухватиться и действовать. Такой трехрукий монстр. Может, попробовать? Если напрячься, может получиться. Вот, уже получается. На самом деле это так легко! Наверное, еще и оттого, что я без тела. Стоит о чем-то подумать, как оно возникает. И даже немного раньше, не успеваю додумать, а уже появляется. И поэтому немножко недоделанное. Но ничего, оно тут же исчезает, если я начинаю думать, что я не то хотела. Но не надо так быстро! Возникают какие-то неуклюжие фигурки и тут же застывают, изменить их нельзя. Можно только полностью уничтожить своим недовольством, и сразу же возникают другие, ничем не лучше. Это потому, что они торопятся опередить мои желания. Как бы мне успеть быстрее представить что-нибудь завершенное, прежде чем они схватят начало. Начало всегда незавершенное, не знающее конечного варианта. Они не дают окончательно оформиться представлениям, слишком предупредительные. Но ничего, это даже весело. Я потом как-нибудь приноровлюсь быстрее воображать. Зато стоит мелькнуть у меня какому-либо представлению, даже на самом краешке сознания, как оно тут же воплощается. Вот. Вот! И еще вот! О, как это смешно. О какой ерунде ни подумаю — и вот, пожалуйста. А не понравится — тут же стирается. Я могу делать все, что хочу! Все, что хочу. И оно тут же в готовом виде, в объеме, в цвете и из чего-то невоздушного. И никаких усилий! Мне надо только представить. Как это здорово. Так весело мне еще никогда не было. Такая легкость во всем! Хочется все время смеяться. Господи, да я могу сотворить все, что угодно. Без всяких усилий! Они даже опережают мое желание. Но все-таки это мое желание, а не чье-нибудь еще. В этом нет никаких сомнений. Подумать только, что Бог тяжело работал, когда сотворял мир! Это же так просто! Захочу, сейчас нагроможу целые миры, один на другой. Захочу, полностью восстановлю тот мир, в котором до этого находился. Находился или находилась? Да какая разница! Теперь это несущественно. Главное — что я теперь могущественнее Бога! Да кто он такой? Сейчас я воспроизведу его мир целиком и не потрачу на это никаких усилий. Не то что Он. Как же тебе это удастся, если ты даже не помнишь, кто ты? Ну что ж, себя помнить труднее, чем все остальное. Пока живешь, ведь себя не помнишь, а только замечаешь окружение. А если что забуду, так у меня бездна времени впереди. Буду исправлять каждую завитушку на зданиях, каждый листик на дереве, пока не удостоверюсь, что все так и было. Потом обставлю все квартиры так, какими мне довелось их видеть. Уж свой-то город я могу. Да и другие, виденные, тоже. И расположение луны и солнца, да и звезд припомню в точности, чтобы двигались, как полагается. Вот сколько всего я помню. А остальное — дело времени. Для тех, кто там остался, время все стирает, здесь оно будет работать на меня. А вдруг здесь нет времени? Если оно здесь кончилось? Тогда тем более. Не о чем беспокоиться — это привилегия живущих во времени. А я теперь вне времени. Вот это да! Но вот эти приступы смеха надо сдерживать, они могут унести меня от моих творений. Ха-хахаха! Но я могу вернуться обратно! У меня же нет времени! — Это значит, что нужно торопиться? Или можно совсем не спешить, хахаха-ха-ха! Опять не то, пусть сотрется! Ха-ха ха! Будете так торопиться, всех вас выкину, хахаха! Когда нет времени, в этом столько преимуществ! Уж мои-то построения не обветшают от старости, как Его! Но уж. Но уж. Его-то все уже бывшие обветшалости я повторю, будет над чем потешаться! Да кто Он такой? Я гораздо могущественнее. Надо же было всю жизнь восторгаться невесть кем и не знать, что ты способен на гораздо большее. А ведь это Он вводил нас в заблуждение! Ему так было удобнее. Держать нас за дураков, пока мы не вырвемся из-под его власти. Вот попадись он мне сейчас! Я разделаюсь с ним раз и навсегда. Эй, где ты там? Выходи! Ну, выйди, выйди! Ты ведь где-то здесь? Что, боишься, сволочь? Я рассчитаюсь с тобой и за себя и за всех! Ну что же ты, трус поганый? Как издеваться над бессловесными да беспамятными, которых ты сам же облапошил, так тебе нет равных. Службы тебе отстаивай, фимиамы жги, молитвы возноси, а ты полеживаешь на боку и упиваешься. Да кто ты такой, я спрашиваю? Теперь я знаю — самый последний среди нас больше тебя может. А теперь спрятался, мерзавец, когда пришел час расплаты. Что же ты? Как пакостить, так ты всегда готов, а как тебя раскусили, сразу в кусты? Выходи же, я говорю! Что ты сказал? Мне показалось, что ты что-то сказал? Вот опять. Кто это говорит? Ну? Сколько может тянуться молчание? Вот подлость — говорить одновременно со мной, чтоб ничего нельзя было разобрать. Ну, что ты молчишь? Я жду! Ну хорошо, говори одновременно, может, на этот раз я разберу, что ты говоришь. Ну, говори так, раз ты иначе не можешь. Ну, скажи еще раз что-нибудь. Не молчи, меня не обманешь, я помню, что кто-то говорил параллельно со мной. Ну, пожалуйста, скажи еще раз что-нибудь. Ну хоть что-нибудь. Не молчи, я тебя очень прошу. Я больше не буду ругаться. Хочешь, давай вместе будем играть. То есть творить. Только не молчи. Это ты смеешься? Наверное, это мое эхо. Нет, не эхо. Я уже давно не смеюсь. А может, и эхо. Оно здесь должно быть с большим запозданием. Конечно, эхо, кому же еще. Ведь, кроме меня, никто не умер. Нет, это кто-то другой. Он, что ли? Это ты, что ли? Ну что ты прячешься? Выходи, пожалуйста. Не дразни меня своим смехом. Если резко обернуться, он тут же прячется за широкую черную ширму. Но заметить можно успеть. Ты нарочно так, да? Ты со мной играешь? Когда играют, так зло не смеются. Не будь таким жестоким, мы же не дети! Мне ничего не рассмотреть, эта ширма все время у меня за спиной. Как ни быстро я поворачиваюсь, ширма успевает оказаться сзади. Такая вечная, неизменная спина. Как это получается? Или это как на детской карусели. Как ни бешено крутится твоя лошадка, коляска не отрывается и не отстает. Но что же ты так смеешься? А перед глазами все время одно и то же. На карусели так не бывает, там все меняется, сначала медленно, а потом мелькает. А тут одно и то же. Хоть и не одно и то же, но так похоже. Это мои творения. Я уже не думаю о них, но они сами возникают, и сами бракуются, и снова появляются, немножко другие, но ничуть не лучше. Вещество, из которого они делаются, перестало исчезать вместе с ними. Когда творение осознает свою безвкусность, оно просто сворачивается в бесформенный комок, из которого тут же начинает прорастать новая безвкусица. Я-то представляю все гораздо лучше, почему такая чепуха получается. Ну, еще раз попробуй. Еще раз. Я не трачу усилий, но и ничего дельного не получается. А если приложить усилия? Все равно. И что это за вещество? Что-то очень знакомое, но не могу понять. А если прекратить на время это сумасшествие? Может, смогу тогда что-то получше, да и вспомню, из чего это все делается? Ну, остановись! Что это за вещество? Прекрати же, я ничего не хочу! Прекрати. И этот со своим хохотом за ширмой. Нет, это не Бог. Это что-то очень мелкое. Ну и подавись своим смехом. Да прекратите же! Что за бездарные, грубые изделия! Я такого даже не представляю, это ниже моих представлений. Почему же они без конца появляются? Кто их делает? Вроде я. Но я не могу делать такую гадость. Какая тонкая насмешка! Что ни представишь, получается такое топорное исполнение. Я уже ничего не представляю. Не могу представлять. Они забили все. Они сильнее моих представлений. Но что же это за вещество? Это мне что-то напоминает. Они уже сами возникают, свертываются в комок и снова появляются из этого комка, слегка видоизмененные. Раньше у них было столько разных красивых цветов. А теперь от частых перемешиваний все стало отвратительно бурым. Но что же это за вещество? Что за вещество это?! Перестань хихикать, сволочь, я тебя все равно не замечаю! Что это за вещество?!