После запятой - [20]

Она оказалась в четвертом от нашего дворе. Я проверила несколько раз — она сидела все на том же месте и ждала, — но все же немного удивилась, когда я, ничего не сказав, а только мимолетно посмотрев, дала ей куклу. Одно дело, когда чего-то ждешь, другое — когда происходит — всегда оказывается, что ты к этому не готов, — или слишком рано, или слишком поздно. Вовремя бывает только то, о чем никогда не думал и чего не ждал. Но это была именно та девочка, я не ошиблась, потому что никогда больше не видела ее на том же месте. Или где-нибудь еще. Но с этого у меня все и началось. Я себе разрешила брать все на себя, и с тех пор, когда события спорили с моими представлениями о них, я из объекта действия превращалась в субъекта. Потом всегда приходилось самой делать то, что, я надеялась, будет происходить со мной. Кончилось тем, то есть последним был случай, когда я, не дождавшись, заставила себя полюбить так, как я мечтала — без оснований и безрезультатно, — чтоб меня. Ничего в этом необычного нет, странно только, что, открыв общий принцип действия, в каждом отдельном случае приходится его открывать наново. Когда перед моими глазами вставала картина, реальная или пригрезившаяся, у меня не хватало амбиций утверждать, что она теперь навеки со мной и будет пребывать во плоти неизменной, хотя бы в моей памяти. Я уже научилась не доверять памяти, поскольку она необычайно услужлива и может не только менять или даже полностью стирать действительно происшедшее, но и сама рисовать картины, угодные тебе, но не имеющие никакого отношения к действительности. А образы, хранящиеся в памяти, слишком зыбки, они колеблются и меняют очертания от малейшего дуновения изменившегося настроения, они так чутко отзываются на слабейшие изменения в тебе, что ни секунды не пребывают в неподвижности, как легкие облачка при порывах ветра, если пристально за ними следить, каждую единицу времени слегка уклоняются от первоначальной формы, непрестанно в движении, но, если бросать на них взгляд изредка, кажется, что они все те же.

По своей профессии я быстро поняла, что если не работать над полюбившимся образом сразу же, начав погоню по неостывшим следам, то потом его трудно будет догнать. Может получиться очень неплохая картина, но совершенно другая. А если ты хочешь именно эту, то чем позже ты начал ее воплощать, тем больше тебе придется отринивать шелухи, пока не доберешься до ядрышка, которое вспыхивает, когда ты уже совсем отчаялся, как плод настойчивого желания, само выпадая тебе в руки. Но так же дело обстоит и с любым действием, даже если его составные не ощупать руками и не увидеть глазами, как краски и холст. Та же любовь дается, как мгновенная картинка, которую возможно более или менее приблизительно воплотить в зависимости от умения и средств. А люди почему-то думают, что если это чувство их озарило, то оно останется с ними, если не само, то хотя бы его отсвет… Но даже отсвет не удается удержать, потому что мы опять сокращаемся до границ своих и чужих представлений о нас, а это так мало, что даже при самых преувеличенных самомнениях — не шире сантиметров пяти от любой части тела, ну разве что от макушки достигает десятиодиннадцати сантиметров. Но всегда это слишком маленькое по сравнению с отсветом и никогда не находится в его центре, а всегда где-то на окраине и поэтому легко скатывается в сторону. Ни одно большое чувство мы не в состоянии охватить целиком, не только любовь или горе, но и печаль и верность, разве что только на миг, когда мы почему-либо расширяемся до своих естественных размеров, из-за какого-нибудь толчка, изнутри или снаружи. Иногда бывает, правда, что зародыш какого-то чувства застревает в тебе, как соринка, и, если его не искоренить сразу, оно начинает само расти, распирая тебя изнутри, и это, конечно, очень больно, ты не понимаешь, что происходит, почему тебя как бы разрывает на куски и почему ты не находишь себе места и не можешь успокоиться, и это очень долго — из такой крохи, как человек, дорасти до большого чувства — нужна большая эластичность тканей и усиленное питание. А бывает, что сам очнешься и вдруг вспомнишь, что ты испытывал раньше, в тот короткий миг, и увидишь, что ты теперь называешь этим чувством. Тогда начинаешь сам потихоньку раздвигать свои пределы, помещая еще по одному кусочку этого чувства, сколько влезет. Это не так больно, как первый вариант. Почти совсем не больно. Вообще все, что сам сознаешь и делаешь сам, это совсем не больно, а то, что делают с тобой или ты делаешь, не сознавая, всегда трудно перенести. Мне сейчас совсем не больно почему-то. Наверное, потому, что все и вся оставили в покое. Пока что. А с ними все время что-то происходит. Если присмотреться, то далеко не одно и то же — с каждым происходят разные вещи. Я что-то не совсем правильно представляла про чувства — не ко всем оно забралось внутрь. На одних оно действительно давит изнутри, а на других то же самое чувство давит снаружи. Но в общем не то же самое чувство. Здесь их несколько. Но и не так их много — сколько? — раз, это два, три, вот четыре — нет, это то же самое, что и два, — больше нет? нет, — значит, три, — не такое уж и разнообразие, как можно было ожидать. И как-то они странно располагаются в пространстве. Совершенно одно и то же чувство умудряется находиться в разных концах автобуса, причем на одного нажимает, а из другого выпирает, и при этом не создается впечатления, что оно разделено на части, хотя между этими двумя сидят люди с другими чувствами, — вон еще, это чувство есть и там, с краю. И при этом не скажешь, что это три одинаковых чувства, — это одно и то же чувство, которое, не разделяясь и не изменяясь, одновременно пребывает в нескольких местах сразу. Правда, они его несколько по-разному воспринимают, только один пустил внутрь, на остальных пока давит — и еще одна странность — чем сильнее они сопротивляются, тем сильнее давит, хотя при этом давит на всех с одинаковой, неменяющейся силой — мне отсюда все хорошо видно. Даже видно, что они не видят, что это одно и то же в разных местах. Но они сейчас ничего не видят из того, что снаружи. Они все до одного погрузились в себя. Даже самые поверхностные, те, у кого их «я» чаще всего находилось в волосах, или в улыбке, или в руках, или в ногах, или где-то еще. Если б я была в обычном состоянии, я бы и то это заметила, потому что никто даже бессознательно не пытается демонстрировать красивые зубы или не выставляет ножку ненароком, то есть места, где раньше чаще всего обитало их «я». Теперь у них всех «я» переместилось куда-то внутрь. Они именно погрузились в себя, а не подавлены. Когда подавлен, «я», и без того маленькое, совсем уменьшается, немножко подается внутрь или даже остается на поверхности или на другом слое поглубже, где до этого находилось, все равно немного сдвигается и застывает, как приклеенное, и его невозможно сдвинуть с места. Более или менее проницательные и злые часто этим пользуются — чтоб доконать человека, достаточно разглядеть, в каком месте его «я» осело в подавленном состоянии, и бить по этому месту. Обычно одного меткого удара бывает достаточно. А когда человек погружается в себя, его «я» плавает с довольно большой амплитудой в безбрежных пространствах внутри него. Обычно «я» бывает настолько меньше этих пространств, что одного окрика или встряски бывает достаточно, чтобы вытащить его оттуда. Ужасно крохотные «я» у всех. У меня не больше. Надо же, я и свое «я» могу увидеть. Очень далеко от хотя бы средних размеров. Откуда ты знаешь, какие бывают средние размеры? Ну, знаю. Ни у кого из моих знакомых средних размеров не было. Нет, у нескольких было, но я тогда этого не замечала. Вот у этого замечательный экземплярчик среднего «я», хоть сейчас на выставку! Столько кругом всяких «я», и только вот встретила не маленькое. Но оно не из моего автобуса. Я слишком далеко заплыла. Надо же, оно тоже меня заметило — первое среди множества «я», мимо которых я проскользнула. Может, оно тоже умерло? — нет, оно принадлежит живому человеку. Я его никогда не видела — тогда, при жизни. Но оно явно заметило мое присутствие. Не только оно, но и он, которому оно принадлежит. Наверное, чем больше «я», тем больше оно замечает всего, кроме себя. А как он встрепенулся! Интересно, что он сейчас видит — меня или что-то другое на моем месте? Ведь я тоже вначале заметила не его, а его «я». О! он хочет начать со мной общаться. Наконец хоть кто-то живой. Не очень-то у него приятные глаза, лучше здесь не задерживаться. Странно, «я» у него так выделяется, а человек неприятный. Наверное, важно еще, где это «я» находится у него. Оно не такое и большое, чтоб быть с ним одним целым. Небось сидит где-нибудь в печени и выделяет тщеславные секреции. Нужно вернуться в мир «я», что-то опасно тут находиться. А я так мечтала хоть раз снова поговорить с живым человеком. Но лучше не надо, что-то мне страшно. Хотя не представляю, какой вред он может мне причинить. Раньше самой опасной возможностью при контактах с людьми представлялась их возможность тебя убить. А сейчас кажется, что он в состоянии сотворить нечто гораздо более ужасное. Даже не хочу думать что. В каком интересном пространстве обитают эти «я». Столько уже между ними кручусь и, как всегда, на обстановку внимание обратила в последнюю очередь. Я уже с ней знакома, ведь я здесь бывала не раз, то есть мое «я» здесь бывало. Какое-то здесь сумеречное освещение, так и хочется включить свет. Кажется, что воздух или атмосфера или чем там они дышат, плотнее, чем сами тени и силуэты, которые здесь шмыгают. Но никто никого не замечает, им всем кажется, что они здесь одни. Невероятная близорукость, хуже, чем там, на поверхности. Даже если встать в упор перед ними, все равно не замечают. Заняты какими-то непонятными траекториями своих движений. Расшевелить, то есть сбить с пути, их может только прямая угроза. Но есть более подвижные «я» и есть совсем почти неподъемные. Есть люди, манипулирующие своим «я» с виртуозностью жонглера. Таких невозможно достать, их «я» непрестанно перемещается, и не знаешь, за что уцепиться. Вот и сейчас — двинулось. Мне надо поспеть за ним. Ни за что нельзя упускать из виду. Почему так тяжело мне следовать за ним? Такое чувство, будто я невесть что преодолеваю. Оно же так легко передвигается. Я не могу, оно уже очень далеко, еще немного — и совсем исчезнет из виду. Нив коем случае нельзя этого допускать. Как бы ни было трудно, нужно его догнать. Ну, еще усилие. Ну, пожалуйста. Напрягись, иначе ты пропадешь. Все, я больше ничего не вижу. Кругом совершенная пустота. Я даже не помню, за чем нужно было направляться. Оно было очень характерное. Я его давно знала, что-то очень привычное. Я ничего не помню. Кругом ничто на это не похоже. Нет, кругом не пустота, что-то есть, но что это? Знакомо или нет? Такое ощущение, что знакомо, — может, привиделось когда-то во сне? Сейчас я ничего не узнаю. Я что-то вижу, но не могу этого назвать. Вот, вот оно! Вот то, что мне нужно было найти! Уф, какое облегчение! Но что это? Да, теперь я узнаю — это красный цвет. Более того, это не просто красный цвет, это одежда. Куртка. А в куртке человек. Один из тех, кто сидел в автобусе.