После запятой - [14]

Шрифт
Интервал

Да, я удивительно четко различаю вещи, которые были за пределами моего познания. Многое я воспринимала сквозь густой туман. Иногда я понимала это, а временами думала, что вижу истинные очертания вещей. Обычно я двигалась в потемках, а то и в кромешной тьме. Теперь, например, смешно такое понятие, как обман. Он просто не существует без нашего попустительства. Он становится возможным только из-за нашего желания его. От нашей слабости, не дающей взвалить на себя все таким, как оно есть. И еще от нашей близорукости — если бы мы видели все отчетливо, правда не отпугивала бы кажущейся грозностью, а привлекала бы своей благородной уникальностью. Я могу сейчас рассматривать всю свою жизнь целиком и в то же время в каждой ее мельчайшей подробности. Можно сейчас близко и со всех сторон рассмотреть каждую деталь, даже если еще при жизни начисто о ней забыла сразу при ее происшествии или вообще ее не заметила, когда она происходила. Сколько интересного можно обнаружить, если открыл способность оглядывать жизнь таким образом. Не нужно больше копошиться и барахтаться вслепую, тыкаясь носом, а то и со всего размаху ударяясь лбом то в один фрагмент, то в другой и тужась определить его место и значимость для общей картины. Теперь можно любоваться законченностью и монолитностью всей сложно выполненной мозаики, а можно и по отдельности оценить филигранную точность соединения всех ее фрагментов, которые раньше назывались случайностью, а сейчас выявили единственность и непреложность своего местонахождения. Это относится не только к моей жизни, но и ко всем людям, с которыми мне доводилось общаться. Я вспоминаю ясно все забытые разговоры, я их вижу так же, как и разговоры, которые я искаженно запомнила, зашторенная своими оценками, желаниями, ожиданиями и подозрениями. Теперь я понимаю, ощущаю, вижу, вспоминаю — Господи, как это назвать? — знаю, что мне конкретно говорилось, что при этом говорящий хотел выразить, какие цели он преследовал и какие мотивы им двигали. Интересные вещи все же выясняются. Выходит, в большинстве случаев все было проще, чем я представляла. Или было сложней, но по-другому, чем мне виделось. Многое дурное я сама спровоцировала, тогда я этого не понимала. Но сколько мне, оказывается, пакостей было сделано, которых я не смогла оценить, и поэтому они отскочили, не оставив следа. Значит, все, что меня задело, я сама схватила, заметив. А сколько я боли причинила другим! Иногда сама того желая, не возражаю — штучка я была еще та, но чаще и не намереваясь, влекомая добрыми побуждениями. Но тогда я не виновата? Это смотря кто судит и откуда. Если ты сама судишь, зная, почему так поступила и при этом никакого реального вреда не причинила, то — нет. Есть еще просто поступок твой сам по себе, и каждый желающий волен истолковывать его в меру своих способностей и потребностей. И есть еще человек, на которого было направлено твое действие и который воспринял его в неблагоприятном свете. Почему? — вот в чем вопрос. Потому же, что и ты обижалась почем зря на людей, как я сейчас вижу, оттого что думала о них хуже, чем они есть, и исходя из этого неверно оценивала их поведение или была не способна их понять — их намерения были слишком возвышенны для тебя. Или чувствовала истинную подоплеку их действий, хотя они искренне обманывались на этот счет. Я уж не беру те случаи, когда обидеться входило в твои интересы, хотя при этом ты честно старалась испытать как можно более правдоподобную боль. Да, но при этом сколько еще настоящих колкостей, завуалированных и не очень, было выпущено в мой адрес. Вот что они имели в виду, когда так говорили! А ведь тогда я не увидела, что это колкости, и поэтому они, невостребованные, прошли сквозь меня и без препятствий вернулись бумерангом к хозяевам. Отравив их ядом, который предназначался мне. Жаль, что я была настолько глупа, чтобы не понять истинный смысл их слов, — я бы им ответила. Ты не видишь разве, что только оттого, что они для тебя реально не существовали, эти удары, — они не достигли цели. Так что не расстраивайся. Получается, что, если бы я не растопыривало свои ветви, а сложило бы их обтекаемо, — огорчениям не за что было бы уцепиться и повиснуть. Но я выросло такое, это не от меня зависит. Надо иметь безукоризненную форму, чтобы неприятности проносились мимо. То же относится и к обманам. Если в тебе нет магнита, их притягивающего, они к тебе не пристанут. И страхи, страхи — чем они сильнее, тем скорей случается то, чего боишься. Извини за несколько канцелярский язык. — Наконец-то! Надеюсь. Что тебе удалось выговориться до конца. А косноязычность твоя простительна, все-таки ощущения пока не совсем сформированы. — Но ты понимаешь, о чем я? — Не совсем. — Отчего же? — Хотя бы оттого, что мне чужды эти чувства. — Тогда, быть может, ты — мой Ангел-хранитель, который явился после смерти? Наверное, только Ангелам неизвестен страх. — Не говори, пожалуйста, пошлостей. Я тебе уже сказала, что мы — одно. — Почему же тогда эти чувства тебе незнакомы? В свое время я очень тесно с ними сталкивалась. — Потому же, что и твои недавние изречения явились для тебя новостью, хотя я и пыталась их тебе и раньше втолковать. Я вкладывала гораздо больше, чем ты смогла извлечь. Но раньше ты почти ничего не усваивала. — Когда раньше? — Тогда, когда ты еще имела возможность действовать. Но ты ее практически полностью упустила. — Разве мы тогда общались? — Да. Но не мы, а я пыталась до тебя достучаться. Почти всегда с нулевым успехом. Мне приходилось тебя за уши вытаскивать из твоих мелких страстишек и переживаний, но ты окуналась в них обратно, почти ничего не усвоив. Когда я тебя поднимала повыше, чтобы ты смогла увидеть, что кроме привычных тебе нравится — не нравится, полезно — не полезно, хочу — не хочу, существуют и другие способы контакта с миром, то ты прекрасно все понимала, но, возвращаясь, почти ничего с собой не уносила. — Почему? — Потому что ты не устанавливала связи между этими двумя уровнями. Когда ты была со мной наравне, тебе казалось, что ты уже все знаешь и теперь начнешь жить по-другому. Нужно было каким-то образом эти знания застолбить, закодировать чем-то, чтобы потом, спустившись, можно было по этим знакам опознать и расшифровать свой опыт. А ты вместо этого наслаждалась знанием и думала, что теперь оно навсегда твое, а потом, странствуя обратно в прежнее состояние, ты опять принималась за стравливание между собой своих стра-хов, стра-даний, страстей и стра-нностей. возвращалась в засиженную нору вместо того, чтобы продвигаться вперед. Когда ты мучилась на предмет всяких там несоответствий происходящего твоим ожиданиям, мне раз двадцать приходилось встряхивать тебя, чтоб до тебя дошло, что все, воспринимаемое тобой как обман, предательство, несправедливость, на деле — необходимое орудие производства для шлифовки твоих, деликатно выражаясь, шероховатостей. Что ты должна не сопротивляться, а, наоборот, принимать как дар, как помощь в работе, которую, по большому счету, ты сама должна была проделать. А ты тратила время, отпущенное на это, на свои завихрения, да еще, вместо того чтобы сотрудничать, тормозила процесс. Ведь тебе оставалось только довести начатую полировку до блеска, чтобы удары не увечили тебя, а соскальзывали, отражаясь, как в зеркале. Каждый раз мне казалось, что теперь-то уж мои старания увенчаются успехом, но ты погружалась обратно в свой маразм, девственно-первозданная. Ты, кстати, тогда принимала ванну. И я сообразила остановить наш взгляд на мыльной пене, на пузыре, который находился от тебя на расстоянии тупо расслабленного взгляда, так что, вернувшись, ты не могла его не заметить. Я увязала его с достигнутым тобой уровнем понимания, и потом, когда ты снова низко пала, он вытянул тебя, и ты сделала скачок в своем развитии. — Да, я помню, о чем ты говоришь. Почему же сейчас я лучше тебя слышу? Ведь тогда я не думала, что это ты мне передаешь знания, мне казалось, что я сама до всего дохожу. — Перегородка между нами стала тоньше. Но и ты сейчас сможешь сделать вещь, мне недоступную. Ты можешь спуститься до той нашей части, которая сейчас слилась с деревом, и через нее ощутить мир. Многое из ее переживаний ты неточно почувствуешь, многое сама не сможешь доходчиво объяснить, но осознанное взаимодействие возможно.


Рекомендуем почитать
Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии

Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.


Орлеан

«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.


Страсти Израиля

В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».


Записки женатого холостяка

В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.


Сень горькой звезды. Часть первая

События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.


Ценностный подход

Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.