После всего - [6]

Чтоб вновь войти в свой дом унылый,

В холодный, неуютный дом…

А в памяти все неотступней —

Прозрачная ночная мгла.

Где смерть была такой доступной

И почему-то обошла.

10-III-40

«Дотянуть бы еще хоть три месяца…»

Дотянуть бы еще хоть три месяца,

Из последних бы сил, как-нибудь.

А потом — хоть пропасть, хоть повеситься,

Всеми способами — отдохнуть…

Я устала. Хожу, спотыкаясь,

Мну в полях молодую траву.

И уже безошибочно знаю,

Что до осени не доживу.

Здесь так тихо, так просто, так ясно,

Но так трудно томиться и ждать.

И в мой город — чужой и прекрасный —

Я в июле вернусь умирать.

Там, в палате знакомой больницы —

Примиренье с нелегкой судьбой.

Мне ночами настойчиво снится

Койка белая, номер шестой.

И проснувшись, — вдали от Парижа —

В розовеющей мгле поутру

Я, вглядевшись, отчетливо вижу

Свой тяжелый, уродливый труп.

8-IV-40

Шартр

«Где-то пробили часы…»

Где-то пробили часы.

— Всем, кто унижен и болен,

Кто отошел от побед —

Всем этот братский привет

С древних, ночных колоколен.

Где-то стенанье сирен

В мерзлом и мутном тумане.

Шум авионов во мгле,

Пушечный дым на земле

И корабли в океане…

— Господи, дай же покой

Всем твоим сгорбленным людям:

Мирно идущим ко сну,

Мерно идущим ко дну,

Вставшим у темных орудий!

3-XI-40

«Войной навек проведена черта…»

Войной навек проведена черта,

Что было прежде — то не повторится.

Как изменились будничные лица!

И всё — не то. И жизнь — совсем не та.

Мы погрубели, позабыв о скуке,

Мы стали проще, как и все вокруг.

От холода распухнувшие руки

Нам ближе холеных, спокойных рук.

Мы стали тише, ничему не рады,

Нам так понятна и близка печаль

Тех, кто сменил веселые наряды

На траурную, черную вуаль.

И нам понятна эта жизнь без грима,

И бледность просветленного лица,

Когда впервые так неотвратимо.

Так близко — ожидание конца.

12-I-41

Шартр

«Просыпались глухими ночами…»

Просыпались глухими ночами

От далекого воя сирен.

Зябли плечи и зубы стучали.

Беспросветная тьма на дворе.

Одевались, спешили, балдели

И в безлюдье широких полей

Волочили из теплой постели

Перепуганных, сонных детей.

Поднимались тропинками в гору,

К башмакам налипала земля,

А навстречу — холодным простором —

Ледяные ночные поля.

В темноте, на дороге пустынной,

Зябко ежась, порой до утра,

Подставляя озябшую спину

Леденящим и острым ветрам…

А вдали еле видимый город

В непроглядную тьму погружен.

Только острые башни собора

Простирались в пустой небосклон.

Как живая мольба о покое,

О пощаде за чью-то вину.

И часы металлическим боем

Пробуравливали тишину.

Да петух неожиданно-звонко

Принимался кричать второпях.

А в руке ледяная ручонка

Выдавала усталость и страх…

Так — навеки: дорога пустая,

Чернота неоглядных полей,

Авионов пчелиная стая

И озябшие руки детей.

23-I-41

Шартр

«Такие сны, как редкостный подарок…»

Такие сны, как редкостный подарок,

Такие сны бывают раз в году.

Мой день сгорал…Да он и не был ярок.

День догорал в неубранном саду.

Проходят дни, как злобные кошмары,

Спаленные тревогой и тоской.

А ночью сны о лавках и базарах,

Где сыр без карточек и молоко.

И вдруг, среди  заботы и обмана,

Средь суеты, в которой я живу,

Приснится то. что близко и желанно,

Что никогда не будет наяву.

25-II-41

«Темнота. Не светят фонари…»

Темнота. Не светят фонари.

Бьют часы железным боем где-то.

Час еще далекий до зари,

Самый страшный час — перед рассветом.

В этот час от боли и тоски

Так мучительно всегда не спится.

Час, когда покорно старики

Умирают в городской больнице.

Час, когда, устав от смутных дел,

Город спит, как зверь настороженный,

А в тюрьме выводят на расстрел

Самых лучших и непримиренных.

3-III-42

1942

ИГОРЮ

«Двенадцать лет без перерыва!

Двенадцать лет: огромный срок!»

А сердце бьется терпеливо,

Твердит заученный урок.

Двенадцать лет — без перемены —

Толчками сердца — вновь и вновь —

Бежит в твоих упругих венах

Моя бунтующая кровь.

И в жизнь войдя большим и смелым,

Сквозь боль, отчаянье и ложь,

Слова, что я сказать не смела,

Ты за меня произнесешь.

9-V-41

«Пока горят на елке свечи…»

Пока горят на елке свечи,

И глазки детские горят,

Пока на сгорбленные плечи

Не давит тяжестью закат,

Пока обидой злой и колкой

Не жжет придуманная речь,

И пахнет детством, пахнет елкой

И воском разноцветных свеч, —

Я забываю все волненья

И завтрашний, тяжелый день,

И от веселой детской лени

Впадаю в старческую лень.

Смотрю на детскую улыбку,

Склоняюсь к нежному плечу.

Не называю все ошибкой,

И даже смерти не хочу.

29-XII-36

«Живи не так, как я, как твой отец…»

Живи не так, как я, как твой отец,

Как все мы здесь, — вне времени и жизни.

Придет такое время, наконец, —

Ты помянешь нас горькой укоризной.

Что дали мы бессильному тебе?

Ни твердых прав, ни родины, ни дома.

Пойдешь один дорогой незнакомой

Навстречу странной и слепой судьбе.

Пойдешь один. И будет жизнь твоя

Полна жестоких испытаний тоже.

Пойми: никто на свете (даже — я!)

Тебе найти дорогу не поможет.

Ищи везде, ищи в стране любой,

Будь каждому попутчиком желанным.

(Не так, как я. Моя судьба — чужой

Всю жизнь блуждать по обреченным странам).

Будь тверд и терпелив. Неси смелей,

Уверенней — свои живые силы.

И позабудь о матери своей,

Которую отчаянье сломило.

21-X-40

«Жизнь прошла, отошла, отшумела…»

Жизнь прошла, отошла, отшумела,

Все куда-то напрасно спеша.

Безнадежно измучено тело