После сделанного - [39]

Необычным показалось Сенькевичу, что Олег Михайлович работал экскурсоводом на междугородных маршрутах. Он спросил, насколько это выгодно в материальном отношении.

— Когда двести рублей в месяц, — был ответ, — когда двести пятьдесят, бывает, и сто. Главное, что сам себе хозяин и есть свободное время — можно подработать.

— Каким же образом? — поинтересовался Сенькевич.

— Например, оформить экспозицию в районном музее.

— А эту коллекцию вы давно собираете?

— Да уже двадцать шесть лет, — похвастался Олег Михайлович. — Отец был любитель.

— Но, верно, трудно собирать оружие?

— Да, это не марки, — сказал коллекционер. — Хотя и марки теперь непросто — конкуренция.

— Интересно, Олег Михайлович, — спросил Сенькевич, — в какую же сумму оценивается ваша коллекция?

— Непросто ответить, — сказал коллекционер. — Ну, этак в тысяч пятнадцать. Москвич один предлагал мне восемнадцать тысяч.

— А вы не боитесь, что ее уведут?

— Коллекция зарегистрирована, — улыбнулся Олег Михайлович. — Сбыть ее сложно. И войти в дом, когда меня нет, нельзя — замки особой секретности.

— Замки — для честных людей, — сказал Сенькевич. — Вот у вашего знакомого Децкого Юрия Ивановича два замка было…

Коллекционер суеверно трижды стукнул пальцами по столу.

— Да минует нас чаша сия, — сказал он.

Перешли к делу. Тут Сенькевич ничего нового не узнал. Ответы Олега Михайловича в точности совпадали с рассказом Мелешко. Различие заключалось в том, что и Децкого, и покойного Пташука, и остальную компанию, собравшуюся на даче в злополучный день, коллекционер знал мало, личных контактов с ними почти не имел, если не считать нескольких встреч на праздники, когда сопровождал Катю. Отношения у него с ними такие, что к нему на квартиру никто из них не заходил; однажды, помнится, год назад, были Децкий с женой — смотрели коллекцию.

Все это говорилось непринужденно, даже весело, с сознанием своей невиновности, своей отдаленности от тех людей, безразличия к их радостям и бедам или же, подумал Сенькевич, с сознанием полной недоступности для следствия своих секретов. Каких секретов? Неизвестно каких, может быть, секретов выменивания, покупки, продажи старого оружия.

Наконец Сенькевич попросил рассказать последний разговор с Пташуком, и коллекционер сказал:

— В тот вечер я был у Екатерины Трофимовны. Она позвонила в восьмом часу, плохо чувствовала себя, я пошел к ней. Кате болели почки, она лежала на грелке, потом залезла в ванну. Уже было поздно, как позвонил Децкий. Он спросил Катю, я ответил, что Катя в ванне, и он повесил трубку.

— Извините, Олег Михайлович, — перебил Сенькевич, — в какое примерно время был этот звонок?

— Примерно в половине одиннадцатого. И буквально минут через пять позвонил Пташук. Услышал, что Катя не может подойти, извинился…

— Был пьян? — спросил Сенькевич.

— Язык заплетался. Так вот, он принес извинения и сказал: "Ладно, пусть моется, потом позвоню". Потом Катя ему звонила — телефон был занят…

В этот момент дважды протренькал дверной звонок. Коллекционер пошел отворять. К неожиданности Сенькевича визитером оказался Децкий, но и Децкий, заметив в глубине квартиры следователя, не смог скрыть удивления и на пороге замешкался. Единственно Олег Михайлович не высказал никаких чувств.

— Добрый день, Юрий Иванович, — говорил он. — Входите. Нет, обувь не надо снимать. А вы легки на помине.

Децкий вошел в комнату, настало молчание.

Сенькевич присмотрелся, что облик Децкого за час разлуки изменился к худшему: верхняя губа была рассечена, припухла и задралась, несильно рассечена, но кровавый посек виднелся, распухшим был и нос, не стало шелкового галстука, а рубашка стала мокрая. Очень хотелось спросить, что с Юрием Ивановичем случилось. Но Сенькевич пересилил себя и не спросил.

— Может быть, кофе? — разрушая тягостную тишину, предложил хозяин.

— Спасибо, — отказался Сенькевич. — Мне пора.

Спустившись во двор, он заметил на дворовой стоянке машину Децкого и решил узнать, как долго тот пробудет у коллекционера. Интересненькие ребята, думал Сенькевич. Оба твердят, что шапочные приятели, а Децкий после неприятнейшего утреннего разговора приезжает именно сюда — к малознакомому человеку. Зачем? Следствие продолжать? Советоваться? Делиться?

Избрав наблюдательным пунктом подъезд соседнего дома, Сенькевич стал ждать.

Децкий, столкнувшись со следователем, сильно растерялся, но смутило ему душу не любопытство Сенькевича к коллекционеру — в неизбежности такого любопытства и такой встречи он был уверен; смутило и потрясло действие судьбы, вновь сведшей его и следователя лицом к лицу на одной колее. Он мог приехать позже и мог предварительно позвонить и говорил себе, что ехать без звонка нелепо, но не позвонил в каком-то странном убеждении, что обязательно застанет Олега Михайловича дома; что-то подстегивало его торопиться, казалось, что Олег Михайлович собирается уходить и лучше не тратить время на звонки, а поспешить явиться лично, внезапно, не создавая условий для отказа, для отнесения встречи на другой час или другой день. И вот же, явился — вопреки здравому смыслу, на свою же голову, приоткрыл следствию новую карту. Черт с ним, пусть думает, что хочет, успокаивал себя Децкий. Его работа такая — думать. Все равно на один ход отстает. И настроение не располагало к долгим переживаниям. Дурное было настроение, злое, злобное; еще не остыло бешенство, в какое привел его Виктор Петрович.