После сделанного - [41]

И вслед новая неудача — следователь Сенькевич, а только он вышел, как пришлось слушать злобную, враждебную тираду коллекционера.

— Знаете, Децкий, — сказал тот, — раньше я думал, что вы — нормальный человек. Сейчас я уверен, что вы — дебил, микроцефал…

Значение последнего слова Децкому было неизвестно, но он почувствовал, что оно весьма гнусное, не менее оскорбительное, чем значение слова «дебил», и решил при следующем подобном словце врезать Олегу Михайловичу в челюсть. Но, к сожалению Децкого, коллекционер хорошо знал край.

— Почему я должен страдать за вашу глупость? — продолжал коллекционер. — У вас украли деньги, я понимаю, неприятно, вы же, как старая девственница, несетесь в уголовный розыск — ой, честь отняли, верните, накажите! Называете кучу имен, которые не должны были назвать даже на электростуле, и в том числе — мое. Но при чем мое? Простите, что у нас общего? Я за сорок лет в милицию ногой не ступал, мне милиционеры только на улице встречались, я и тех сторонюсь. А тут следователь вламывается прямо в квартиру, задает тысячу вопросов — где служу, сколько зарабатываю, по чем мечи продаю. На кой черт мне это надо! И мало что инспектор явился, и вас следом бес приволок. Зачем? На кой ляд? Что я вам, друг, брат, сват? Если вам хочется быть объектом милицейского изучения — дело ваше, но у меня такой охоты нет…

Трепись, трепись, думал Децкий, наболтайся, сейчас иначе поговорим. Выковыривая из носа запекшуюся кровь, он углядел, что коллекция по сравнению с прежним ее состоянием заметно уменьшилась: исчезли со стены индийские кинжалы, исчезли парадные шпаги, не стало польских сабель и гусарских крыльев, место скрещенных мечей заняла пятерка игольчатых штыков, старинную аркебузу сменил обычный, отмытый от ржавчины топор, — словом, едва ли не треть коллекции в квартире отсутствовала. Эге, да ты, брат, ловчишь, подумал Децкий, ты следователя поджидал; наверное, Катька позвонила приготовиться. А тут умника корчишь.

— Ну, что, что вас сюда привело? — спросил Олег Михайлович.

Децкий объяснил.

— Значит, вы меня подозреваете? — ухмыльнулся коллекционер. Подозревайте, Юрий Иванович, подозревайте. Можете и следователю сказать. Я не обижусь. Скажите ему: я уверен — это Олег Михайлович мои деньги украл. Да знаете ли вы, Децкий, что такое двенадцать тысяч?

— Не сомневайтесь, знаю вполне.

— Мечта дурака-работяги — вот что такое двенадцать тысяч…

— Однако на улице они не валяются, — сказал Децкий.

— На улице ничто не валяется, кроме пьяных, — ответил коллекционер. Что же я, по-вашему, уличный воришка, грабитель из подворотни? Я, — тут последовала многозначительная пауза, — я — честный человек, у меня голова на плечах, не котелок с кашей, как у некоторых. Прошлой зимой в автомагазине я нашел на полу кошелек — в нем было восемь тысяч рублей. Мне пришлось потратить два часа, чтобы найти убитого горем владельца. Он был так признателен, что целый месяц носил сюда коньяк и написал в газету «Труд». Впрочем, думайте обо мне что угодно — мне все равно.

— Зато мне не все равно, — возразил Децкий. — Вы про свой подвиг честности пионерам расскажите; может, рядом толпа свидетелей была… Мне это неинтересно.

— А мне с вами неинтересно, — сказал коллекционер. — Но чтобы этот вопрос закрыть навсегда, скажу: весь вечер пятницы, и субботу, и воскресенье я был с Катей. Она может подтвердить. Если вы и ей не доверяете — проверяйте. Или она тоже подозревается в воровстве?

— Она нет, — сказал Децкий, — она не подозревается.

— Тем лучше, — закончил Олег Михайлович, — значит, и говорить не о чем.

— Еще одно маленькое дельце, — остановил его Децкий. — В ту самую субботу, когда меня обчистили, в нашем подъезде умерла одна старушка, моя соседка по этажу.

— Так что с того? — нетерпеливо махнул коллекционер. — Ну, умерла. Так мне что…

Негромкий звонок телефона прервал его ответ. Олег Михайлович снял трубку, сказал: «Алло», потом сказал: "Нет, у меня гости", потом — "Один знакомый", потом — "Интересно. Я весь — внимание!", потом долго слушал и на глазах у Децкого мрачнел. Наконец он сказал: "Хорошо, я позвоню вам позже".

— У вас все, Децкий? — спросил он, думая о своем.

— Нет, хочу окончить про старушку…

— А что тут кончать? Она же умерла.

— Она умерла от того, что ее ударил вор. Это случилось в десять часов.

— Что же, поздравляю. Теперь милиция от вас не отлипнет никогда…

— Милиция не знает, — сказал Децкий.

— Почему же вы не скажете, — усмехнулся коллекционер. — А-а, понимаю. Вы думаете, что я виновник смерти. Ну да, если я вор, то и убийца. А если я скажу об этом следователю?

— Дело хозяйское! — ответил Децкий.

Коллекционер поглядел на него, как на ребенка, и сожалеюще покачал головой.

— Юрий Иванович, — сказал он, — послушайся мудрого совета. Ты ведь не ангел; насколько я понимаю, тебе срок грозит, тюрьма, а ты — следствие, всякую чепуху, сам себя выдаешь. Но бог с тобой, как хочешь. Но меня оставь, мне моя жизнь не надоела.

— Какой срок! Какая тюрьма! — взвился Децкий.

— Обыкновенная тюрьма, — ответил Олег Михайлович. — Что ж, я не понимаю, как деньги делаются…

Децкий покидал квартиру коллекционера, как побитая собака. Было ясно: его чурались. Может, и сговорились чураться. Сейчас он им всем как кость в горле. Сейчас каждый готов из шкуры выпрыгнуть, убеждая: я — самый честный. Тот же коллекционер. Он восемь тысяч вернул. Как бы не так. Восемь тысяч копеек, это еще можно поверить, да и то с трудом. Все Катька, сука болтливая, разносит, все сплетни, ворона, передает. Тюрьма, срок, деньги откуда ему знать. Децкий решил зайти к Катьке, но тут же раздумал: придешь, а там следователь ожидает, покуривает. Нет уж, товарищ Сенькевич, хватит встреч, сыты по горло, добром от них не пахнет, здесь Олег прав. Слава богу, что у Витьки не появился, вот была бы настоящая немая сцена: один с рожей скособоченной, другой с мокрой тряпкой на морде и кровь на полу. В чем, граждане, дело? Да так, я поскользнулся на ковре, он со стула упал. С Катькой вечером поговорим, а раньше — с Данилой и Петькой. Тоже будут врать прямо в глаза: да ты что? за кого принимаешь? что мы — карманники! Экая трудность — искренне возмутиться. Да он сам, если бы Петька пришел упрекать за интриги, сожрал бы его от негодования, такого бы наплел и так отругал, что тот бы еще и прощения попросил, и за мировой бутылкой сбегал. Вот именно, что Петькина работа, подумал Децкий. Вдруг один начальник намекает, второй явно говорит — будем повышать вас, товарищ Смирнов, заслужили самоотверженным трудом. У него глаза на лоб лезут: сидел — мышь тише не сидит, голоса не подавал — от немого больше звуков исходит, и, пожалуйста, нате, вытаскивают из норы, прибавляют оклад, пятьдесят рублей в месяц, или шестьсот в год, и полная гарантия честной жизни — что ж там в отделе ущипнешь — лишнюю командировку, клей канцелярский, скрепку, химический карандаш? Петенька туда, сюда: какой гад рекламирует, кому неймется? Децкий! И у Данилы такие же основания, хоть и думает на эту подлую гниду. Но могли Катьке проговориться о всех своих неудачах, а у Катюши в башке ЭВМ: включила, пощелкало — трым-брым — и разъяснила. Но все это были сорок раз думанные мысли, кольцо, круг: все в равной мере способны украсть и ни для кого не найти улики. Децкий так и подумал: "Брожу по кругу!"