После приказа - [23]

Нет, совсем не хочется сейчас думать об этом. Антонов увидел еле плетущегося под тяжестью двух кувалд, взваленных на плечи, Шурку Ртищева, и мысли его тут же переключились на другое. Надо помочь парню. Глеб порывисто шагнул навстречу Ртищеву, умаялся Шурка вконец. Но тут же внутренний голос остановил Глеба: ведь он тащит на себе и орудие труда Коновала! Ефрейтор сейчас где-то цигарку раскуривает, лясы, небось, точит с тем же Мацаем, используя короткую передышку, а Шурка надрывается. По своей воле! И пусть надрывается… Антонов отвернулся от Ртищева, сделав вид, что осматривает задние колеса машины.

Однако Глебу спокойнее не стало. Почему-то сразу вспомнился ему эпизод, буквально недавно взбудораживший всех ребят. Эпизод, в котором опять — Турчин. Обычно грубоватый, он на этот раз раскопал среди валунов и комьев глины хилое деревце и жалобно запричитал:

— Бяроза, бяроза, моя дорогуша!.. Каменюки треклятые, надругались над тобой, красавкой… Як же тоби помочь?

Он носился с ней, словно это был больной младенец. Не знал, куда ее приткнуть, кому еще показать надломленные корешки и ветки с редкими увядшими листиками, облепленными грязью.

— Надось в землицу ее, в землицу, авось оклемается, — твердил Петр.

— Бесполезно… — кто-то обреченно махнул рукой.

— Прекратите миндальничать! Выбросьте этот хлам и продолжайте работать! — вмешался старший лейтенант Ломакин, руководивший разбором оползневого схода, застопорившего дорогу.

— Какой же це хлам?! Бя-ро-зка… Як людына вона!

— Добре Турчин мыслит, — пробасил прапорщик Березняк. Ребята одобрительно зашумели.

— Делайте с ней, что хотите. Только проезд быстро освободите. Впереди-то люди помощи ждут, — бросил Ломакин.

Лопаты и ломы сразу же замелькали в бешеном темпе. А когда делу был виден конец, Турчин, взяв с собой Антонова, бережно поднял березку и полез на склон, к выступающему огромному камню, похожему на зуб. «За ним она и убережется от бродяги ветра, — рассудил Турчин, — а дождь даст влагу». Глеб помогал Петру: рыл воронку, потом утрамбовал грунт. Они нашли поблизости сухую палку и привязали ее к стебельковому стволу деревца.

— Порадок, — довольно прогудел Турчин и неожиданно сказал, как бы делая вывод для себя: — От и Ртищев наш, вовсе не «волк тамбовский», а як ця бярозка. Из глиняки вытащим, отрахнем и посадим в живу почву. Надось защитную скалу только ему подыскать… Кумекай, казак, кумекай…

…Глеба аж передернуло от нахлынувшей злости на себя из-за того, что отвернулся от Шурки и не разделил пополам его тяжелую ношу. Но не стоять же так, склонившись над колесом, слыша позади неуверенные Шуркины шарканья, и делать вид, что занят.

— Постой, — решительно обернулся он к Ртищеву, — бросай кувалды! Вернее, одну скинь, ту, что Коновала.

— А-а?.. Да ничего, Антоныч, оттащу, а?..

— Слушай, что я говорю, — нетерпеливо шагнул к Шурке Глеб и сдернул с его плеча чугунную болванку с длинной ручкой, шмякнул ее оземь. Шурка пошатнулся, чуть завалился назад, но Глеб тут же придержал его за плечо, потом легонько подтолкнул вперед: — А теперь иди, за железяку не волнуйся, не пропадет. Кстати, где Коновал?

— А-а… они наверх с Мацаем полезли, на березку вашу… — пробормотал смущенно Шурка, еще топчась в нерешительности у валяющейся в грязи кувалды. Но увидев, как потемнели глаза Глеба, а лицо его точно схватило морозом, Ртищев растерянно отступил на шаг, два… Неуклюже развернувшись, он обреченно поплелся в хвост колонны. Оттуда уже шел, заглядывая в кабины, прапорщик Березняк, проверяя, все ли на месте.

Антонов показал ему знаками, что поднимется в темпе к скальному выступу. Увидев, что прапорщик его жестов не понимает, он крикнул:

— Надо позвать ребят, замешкались они там!..

Когда он вскарабкался к «зубу», за которым они с Турчиным посадили деревце, ветерок отчетливо донес до Глеба разговор, от смысла которого он невольно остолбенел.

— …Ты что же, говорю, хрен моржовый, убить меня хотел, специально к пропасти рулил?! У него и так душа в пятках, а тут, видно, вообще выскочила. Стоит он ни жив, ни мертв, — хвастал взахлеб тенор Коновала. — Я ему хлясть! На колени, кричу, гнида тамбовская! Ну, он брык…

— А что, Ртищев взаправду хотел и себя, и тебя угрохать? — с хрипотцой отозвался Мацай. — Коз-зел, до чего довел «салабона».

— Нет, Коля, зачухался он просто на повороте, не учел габариты… А я его на испуг. Да он теперь носом землю рыть будет для меня!

— Ну и сука ты, Коновал, хи-хи-хи… Гляди, паря, доиграешься, отмочит он номерок со страху.

— Не боись, он у меня во-о где… Ты лучше об этом хмыре, Антонове, гоношись. Гляжу, не хочет он тягать твою совковую?

— Есть кому тягать, Витенька, не твоя печаль. Сам-то зубки на казаке обломил? У меня чугунок варит, не то что твой чурбан. Не узнав, где ахиллесова пята у казака, его не возьмешь.

— Чего, чего?..

— Уязвимое местечко надо искать, по-умному, тогда и вожжи можно натягивать…

Из-за скалы вышел Антонов и жестко оборвал Мацая:

— Только напрасный труд… Ну и скоты же вы!

Всего секунду был в замешательстве Мацай. Его глаза зазеленели, сощурились, а сам он, мягко ступая, медленно пошел на Глеба, цедя сквозь зубы: