После первой смерти - [6]

  - Если ты так хорошо меня знаешь, то ты тогда должен знать, что когда я спрашиваю твоё настоящее имя, то ожидаю, что ты мне его назовёшь, - сказал Арткин. Его руки были на столе вместе с тем, что осталось от его пальцев. На его левой руке вместо пальцев были обрубки разной длины, оставленные не вовремя разорвавшейся бомбой. «Хорошо, что ты правша», - как-то раз сказал Миро, наблюдая за тем, как ловко Арткин управляется с ножом правой рукой. На что Арткин тогда ответил: «Я был левшой».

  «Мое настоящее имя…» - подумал теперь Миро. Он так долго не вспоминал о своём настоящем имени, что ему бы пришлось как следует порыться в памяти. «Не просто забудь своё имя, но и похорони его», - сказал ему инструктор. - «Похорони так, чтобы оно ни разу не выдало бы тебя. Выбери себе имя, совсем непохожее на твоё или другое, встречающееся там, откуда ты родом. С тобой не должно быть ничего, что бы тебя предало, и особенно это касается твоего имени».

  Миро стало интересно – как на самом деле зовут Арткина?

  Подошла официантка, тонкая девушка лет восемнадцати с ужасным цветом лица, похожего на лунный ландшафт.

  - Что-нибудь еще? - спросила она. В её ладони плясал карандаш, готовый подвести расчет.

  - Это всё, Мира, - произнёс Арткин.

  - Что вы сказали? - спросила она.

  - Я сказал, что это всё, Мира.

  - Меня зовут не Мира, - ответила девушка.

  Арткин улыбнулся ей в ответ:

  - Конечно же, нет, - сказал он. Но в его голосе предлагалась противоположность, в голосе и в улыбке. В них был намёк на зловещую и глубокую тайну.

  - Ладно, нет, - сказала она. - Меня зовут Бонни. И это не прозвище. Я баптистка, хотя священнику моё имя не нравится, потому что в наших книгах не упоминается Святая Бонни.

  - Рассчитайте нас, Мира, - сказал Арткин, теперь с холодом в голосе и без интереса.

  - Я же сказала, что меня зовут не Мира, - пробормотала она, уже выписав счет.

  - Мира – хорошее имя, и не стоит его так стыдиться, - сказал Арткин.

  Её лицо стало красным, подчеркивая прыщи и маленькие струпья вокруг них. Арткин мог сделать с кем угодно и что угодно, запугать кого-нибудь, втянуть в беседу, унизить. Никто не желал быть втянутым в конфронтацию.

  - Подумай об этом, Мира. Сколько лет тебе было, когда ты прошла крещение? Две недели, два месяца? И ты помнишь, как проходила обряд крещения с именем Бонни? Конечно, нет. Это лишь то, что тебе потом рассказали. А ты хоть раз заглядывала в своё свидетельство о рождении? В муниципалитете тебе ничего не дадут – лишь копию, не оригинал. И кто-нибудь тебе вдруг скажет, что твоё имя – Мира. Сможешь ли ты доказать обратное? Не сможешь, но это не подтверждает и его правоту. Ты никогда меня раньше не видела, но я есть, я существую. Я существовал всё это время. Я мог бы присутствовать на и твоём крещении, Мира.

  Она на мгновение замерла. В её руке неуверенно дрожал выписанный счёт, в её глазах засветилась осторожность, и Миро знал, что это было тем, над чем работал Арткин: на долю секунды создать сомнения и колебания. И своего он добился, чтобы немного попить чьей-либо крови. Когда этот момент испарился, девушка бросила квитанцию на стол.

  - С вами не всё в порядке, - сказала она и отвернулась, в недоумении закачав головой оттого, что столько ненормальных потеряло свет.

  Арткин посмотрел на Миро и улыбнулся. Как много он должен был позволить себе, чтобы улыбнуться.

  Миро всем телом облокотился на стол, чуть не опрокинув чашку вместе с блюдцем.

  - Мое настоящее имя, - сказал он медленно и отчетливо. - Миро. Миро Шантас. И у меня нет другого имени.

  Музыкальный автомат взорвался от шумной песни, которую Миро не знал, но она звучала громко и поднимала настроение, в стиле диско, так презираемом Арткиным.

  Лицо Арткина изменилось снова, и в его глазах почти зажёгся восторг:

  - Я приветствую тебя, Миро Шантас.

  Арткин редко мог его похвалить. Миро почувствовал душевное тепло, вдруг наполнившее его изнутри. Музыка уносила его вдаль.

  На следующее утро они ждали в бежево-коричневом фургоне у пересечения Ватер-Стрит и Уинтон-Авеню. Автобус задерживался, но это не беспокоило ни Арткина, ни Миро, ни кого-либо ещё. Арткин изучал ситуацию на протяжении нескольких недель. Он знал, что график движения автобуса был неточен и зависел оттого, как долго придётся ждать каждого из детей. Не было установленных мест для сбора детей, каждый из них садился около своего дома. Кто-то из них стрелой устремлялся к автобусу, а кто-то наоборот не спешил. Они были ещё совсем маленькими: лет по шесть-семь, почти младенцами. Автобус отвозил их на день в лагерь, расположенный около тихого озера недалеко от Халловела, где они резвились в воде, играли и делали всё, что свойственно детям их возраста. Вечером этот же автобус развозил их по домам. Их было шестнадцать. Арткин сказал, что он готов убить хотя бы двоих из них: «Возможно и больше, посмотрим по обстоятельствам».

  Миро сидел позади фургона, наблюдая за происходящим на Ватер-Стрит. Ничего особенного не происходило. Мальчик ехал на велосипеде, пытаясь управлять им за леску, растянутую между рукоятками руля. Собака что-то долго вынюхивала в зарослях кустарника, затем подняла лапу и помочилась. Миро не знал породу этой собаки, как и называние этого кустарника. Он наблюдал за  уходящей собакой. Он наблюдал за всем, чего он не знал. В жизни он успел научиться немногому. Его школьное образование было убогим, без каких-либо развлечений и какого-либо изучения цветов и кустарников. Кроме того, всё, что росло у него на родине, (да, у него и не было никакой родины) было совсем не похоже на растительность Новой Англии. И люди здесь были совсем другими. И еда. Кстати о еде: Миро чувствовал себя предателем, ему так нравилось то, что едят американцы – их гамбургеры и хот-доги с картофельными чипсами. Он смотрел по телевизору рекламные программы о «Макдональде» и «Бюргер-Кинге» с начинкой с большим удовольствием. Он никому не рассказывал об своих маленьких удовольствиях. И вообще, кому об этом можно было рассказать?