После Куликовской битвы - [52]
Беспрецедентна была форма обращения хана в дипломатической переписке к великому князю рязанскому, не «брат», как к ро́вне, московскому князю, а «друг», что, тем не менее, не исключало информирования Рязани о взаимоотношениях с московским «братом» и присылки от хана «лехких поминков» к Переяславль Рязанскому двору[631]. При этом претензии к Рязани, если таковые возникали, предъявлялись не напрямую, а исключительно через московского князя[632].
Всю вторую половину XV и первые два десятилетия XVI вв. за великими князьями рязанскими сохранялось почетное право платить самостоятельный, как Москва, «выход» в Касимов и Крым, но «запись» об этом давали не сами рязанские князья, а московские, что зафиксировано в московско – рязанском докончании 1483 г.[633] Объектом обложения «выходом» Рязань стала по воле Москвы, о чем в одном из писем Василию III сообщал Менгли Гирей («отец твои [Иван III. – А. Л.] Hyp Доулату царю Рязанский юрт давши»[634]). При Менгли Гирее Рязанское княжество вошло в число земель, на которые крымский хан давал ярлык другому своему союзнику, великому князю литовскому[635].
Заметим для сравнения, что аналогичного права, самостоятельной выплаты «выхода» Крыму, были лишены, например, князья Одоевские, служившие Москве. В 1498 г. хан Менгли Гирей жаловался Ивану III на то, что посланному в «Одоевские городы» крымскому «бахшеишу» «дати… не похотят». В ответе в Бахчисарай московский союзник просил хана больше не посылать своих сборщиков в удел одоевских князей, потому что «им нечево давати, отчина их пуста», предлагая, в то же время, не освободить «пустой» Одоев от «выхода», а решать все финансовые вопросы непосредственно через него: «и ты б Одоевским князем вперед свою пошлину отложил… меня деля»[636].
В период московской опеки не прекращала своей деятельности великокняжеская канцелярия в Переяславле Рязанском, укомплектованная штатом, и немалым, собственных рязанских дьяков[637] и продолжавшая, как во времена самостоятельности великого княжества, выдавать жалованные грамоты на земельные владения «слугам» великих князей и княгинь рязанских[638]. Когда между 1517 и 1521 гг. последний великий князь рязанский Иван Иванович проживал под опекой в Москве, с ним находились и чины рязанского двора, а также канцелярия, славшая периодически в Переяславль Рязанский «бояром нашим» распоряжения о земельных пожалованиях, а челобитчики из Рязани вызывались для разбирательств в Москву[639]. В Рязанском княжестве, во всяком случае, в конце XV в., велись разрядные записи служб рязанских дворян и на их основе действовали местнические суды, причем рязанская разрядная документация «записывалась в это время и в Москве»[640]. Об относительной финансовой самостоятельности Рязани говорит наличие у великого князя Ивана Васильевича собственного казначея[641].
В конце XV в. Рязань и Муром впервые упоминаются как единая епархия. Как полагает А. Г. Кузьмин, соединение епископий под омофором рязанского владыки произошло по инициативе митрополита Ионы, до хиротонии бывшего рязанским епископом, и случилось это между 1456 и 1462 гг., когда в Москве под опекой великого князя Васлия Темного жил малолетний великий князь рязанский[642]. Напомним, что Мещера к этому моменту давно была московской, и укрупнение Рязанской епархии не могло быть не санкционировано в Москве.
Вернемся к «купле» договора 1483 г., ставшей вдруг актуальной десятилетия спустя после совершения сделки. Акт перехода половины территории Великого княжества Рязанскго Москве имел место в условиях сохранения формальной независимости Рязани при тотальном контроле над нею Москвы. С этой точки зрения особый интерес представляет сам термин «купля».
В истории складывания домениальных владений московских Калитовичей есть прецедент сравнимого с рязанской масштаба, «купли» великого князя московского Ивана Даниловича Калиты, как и рязанская «купля» Василия Васильевича, не упоминаемые в его духовных и впервые явленные миру только в княжение его внука, Дмитрия Ивановича.
При всей разноречивости толкования историографией термина «купли Ивана Калиты» практически все исследователи сходятся во мнении, что речь скорее всего идет не о покупке, но о каких-то иных формах отчуждения или управления[643]. Судя по всему, «купля отца нашего», письменно зафиксированная только в 1483 г., годы спустя после кончины и продавца, и покупателя, принадлежала к такого же рода приобретениям, механизм реализации которых уходит корнями в семейные взаимоотношения правящих домов Москвы и Рязани. В нашем случае, очевидно, это могли быть долговые обязательства Рязани Москве, возникшие еще в начале XV в. в связи с выкупом из литовского плена рязанского князя Родослава Ольговича[644]. В связи последним на самом деле наиболее интересным представляется только один вопрос, зачем великому князю московскому понадобились именно в это время, в начале 80-х гг. XV в. земли на краю «поля», в Окско – Донском регионе, если, например, территория Верхнего Дона была практически заброшена едва ли не с третьей четверти XIV в.
