Послания - [5]

Шрифт
Интервал

в созвездиях, в листьях осенних, когда мы с тобой не у дел
остались. Состарилось слово, горит, превращается в дым.
Одним в полумраке багровом рождаться. А что же другим?
Такая вот очередь, милый. Любители жизни живой,
сойдясь с неприкаянной силой, назвали её роковой,
придумали свет за оврагом, прощальную чернь в серебре,
врагом называли и другом осиновый крест на горе.
А пламя колеблется, копоть пятнает высокую речь.
Разорванного не заштопать, и новой заплате не лечь на
ветхую ткань золотую. И с прежним душевным трудом
мы странствуем, любим впустую, второго пришествия ждём.
А где-то есть край окаянный, где гвардия ищет с утра
запомнивших треск деревянный и пламя другого костра.
Оливы рассветные стынут, нужды никакой в мятеже.
Но каменный диск отодвинут и тело исчезло уже.
А где-то есть край богомольный – черёмуха, клевер, осот.
Просёлками вор сердобольный пропавшее тело несёт.
И в поле у самой границы ночует и стонет во сне —
Опять ему родина снится, как раньше мерещилась мне.
А шелест воды нескончаем. Холодные камни блестят.
Послушай, ты так же случаен, как этот глухой водопад.
А что не убьют и не тронут, что лев превращается в мёд,
то канет в крутящийся омут, непойманной рыбой плеснёт,
и там, за железной дорогой, у самой стены городской,
блеснёт грозовою тревогой, кольнёт бестолковой тоской,
и ясно прошепчет – берите и горы, и ночь, и погост,
где дремлет душа в лабиринте огромных, внимательных звёзд.

Вермонт, август 1987

«Ну что молчишь, раскаявшийся странник?..»

Ну что молчишь, раскаявшийся странник?
Промок, продрог?
Ты – беженец, изгой, а не изгнанник,
И не пророк.
Держись, держись за роль в грошовой драме,
Лишь вдохновения не трать.
Лицом к лицу с чужими городами
Учись стоять.
А если смерть, и нет пути обратно,
Давай вдвоём
Мурлыкать песенку о невозвратном,
Читай – родном,
О тех краях, где жили – не тужили,
Перемогая страх,
Где небольшие ангелы кружили
В багровых небесах,
И на исходе грозного заката
Рождался стих,
И пел, и улыбался воровато
Один из них…

«Осень в америке. Остроконечные крыши…»

Осень в америке. Остроконечные крыши
крашены суриком, будто опавшие листья
клёнов и вязов. На улицах чище и тише,
чем в лихорадочных снах. По движениям кисти
видно: художник не спит за своей акварелью.
Ратуша, голуби, позеленевшие шпили
трезвых соборов. Прохожий не грустен, скорее
просто задумчив. Письмо ли потеряно – или
жизнь, что обрывок газеты, под ветром несётся?
Или и впрямь настоящее – только цитата
из неизвестного? Полно отыскивать сходство
между чужим и своим, уязвившим когда-то
и отлетевшим. Давай забывать его с каждым
взмахом ресниц, даже если по-прежнему жаждем
нового света. Отпели, пора и на отдых.
Слышишь, как тихо в подземных звенит переходах
старая музыка? Господи, чуть ли не «Let It
Ве» заливается, крепнет в ушедшей улыбке.
Холодно, сухо… Любить эту песенку, этот
свет, безошибочный лад электрической скрипки…

«Местным жителям вряд ли заметно…»

Местным жителям вряд ли заметно,
как брожу этим городом я.
Зеленеют его монументы —
генерал, королева, судья.
Небоскрёбов особенных нету,
и уныния нету ни в ком.
На террасах дельцы и поэты
попивают чаёк с молоком,
а возможно, и что-то покрепче.
Хорошо мне на воле. Судьба
улыбнулась, и каяться не в чем,
жаркий пот вытирая со лба.
Слёзы. Проводы. Рёв самолёта.
Повезло. По заслугам и честь.
Есть в разлуке от гибели что-то…
Перестань. Разумеется, есть.
Ах, товарищи, будем попроще,
на дворе молодой листопад,
обнажённые тощие рощи
в беспокойное небо летят,
и учёный по радио в среду
уверял, восхищённо дыша,
что по смерти – травинкою к свету —
выползает из тела душа.
Распевает и пляшет, ликуя.
Ей – отрада, а сердцу – хана.
И на скучную участь земную
с недоверием смотрит она.
Эти лекции Бога не сердят.
Даже, может, слегка веселят,
если после клинической смерти
отпускал он кого-то назад.
А советский коллега упорен,
он сплеча говорит: извини!
О моих пациентах поспорим.
Ни шиша не видали они…

«Снятся ли сны?.. В переулках оставленных сыро…»

Снятся ли сны?.. В переулках оставленных сыро,
ветер на Пушкинском, ветер на Звёздном бульваре.
В дверь колочу кулаками, в свою же квартиру
силюсь пробраться – не слышат, не открывают.
Сны мои, сны, – словно пригоршню уличной соли
сыплют на рану. Ах, Господи, в здравом уме и
памяти трезвой, ну кто бы по собственной воле
рвался туда, где бывало гораздо больнее,
злей, беспросветней, где виделись только обиды?
Крепкие двери казённым железом обиты,
новый жилец, против всех человеческих правил,
волчьи капканы там вместо запоров поставил.
Выйду на улицу – воздух слоистый прохладен,
как у стекольщика в ящике – блещет, двоится.
Это мой дом, – вывожу аккуратно в тетради,
это моя ро… а дальше – пустая страница,
дальше – косая линейка, лиловая клетка,
столбики цифр, и опять я в разлуку не верю,
и до утра, на манер обезьяньего предка,
всё колочу, колочу в бесполезные двери…

«Ни месяца, ни звёзд в оконной яме…»

Ни месяца, ни звёзд в оконной яме.
Сплошная канцелярская возня
В приёмной вечности, с её секретарями,
Просителями… только у меня
Осталось мало времени, а силы
И вовсе нет… и ты меня простила,
А я – тебя. Давно уже. Молчи.
Позвякивают медные ключи,
Шестой этаж, натянута дверная

Еще от автора Бахыт Кенжеев
Сборник стихов

Бахыт Кенжеев. Три стихотворения«Помнишь, как Пао лакомился семенами лотоса? / Вроде арахиса, только с горечью. Вроде прошлого, но без печали».Владимир Васильев. А как пели первые петухи…«На вечерней на заре выйду во поле, / Где растрепанная ветром скирда, / Как Сусанина в классической опере / Накладная, из пеньки, борода».


Крепостной остывающих мест

Всю жизнь Бахыт Кенжеев переходит в слова. Мудрец, юродивый, балагур переходит в мудрые, юродивые, изысканные стихи. Он не пишет о смерти, он живет ею. Большой поэт при рождении вместе с дыханием получает знание смерти и особый дар радоваться жизни. Поэтому его строчки так пропитаны счастьем.


Удивительные истории о веществах самых разных

В книге известного популяризатора науки Петра Образцова и его однокурсника по химическому факультету МГУ, знаменитого поэта Бахыта Кенжеева повествуется о десятках самых обычных и самых необычных окружающих человека веществах – от золота до продуктов питания, от воды до ядов, от ферментов и лекарств до сланцевого газа. В конце концов сам человек – это смесь химических веществ, и уже хотя бы поэтому знание их свойств позволяет избежать множества бытовых неприятностей, о чем в книге весьма остроумно рассказывается.


Иван Безуглов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Золото гоблинов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Обрезание пасынков

Бахыт Кенжеев – известный поэт и оригинальный прозаик. Его сочинения – всегда сочетание классической ясности и необузданного эксперимента. Лауреат премии «Антибукер», «РУССКАЯ ПРЕМИЯ».«Обрезание пасынков» – роман-загадка. Детское, «предметное» восприятие старой Москвы, тепло дома; «булгаковская» мистификация конца 30-х годов глазами подростка и поэта; эмигрантская история нашего времени, семейная тайна и… совершенно неожиданный финал, соединяющий все три части.


Рекомендуем почитать
Ямбы и блямбы

Новая книга стихов большого и всегда современного поэта, составленная им самим накануне некруглого юбилея – 77-летия. Под этими нависающими над Андреем Вознесенским «двумя топорами» собраны, возможно, самые пронзительные строки нескольких последних лет – от «дай секунду мне без обезболивающего» до «нельзя вернуть любовь и жизнь, но я артист. Я повторю».


Порядок слов

«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)


Накануне не знаю чего

Творчество Ларисы Миллер хорошо знакомо читателям. Язык ее поэзии – чистый, песенный, полифоничный, недаром немало стихотворений положено на музыку. Словно в калейдоскопе сменяются поэтические картинки, наполненные непосредственным чувством, восторгом и благодарностью за ощущение новизны и неповторимости каждого мгновения жизни.В новую книгу Ларисы Миллер вошли стихи, ранее публиковавшиеся только в периодических изданиях.


Тьмать

В новую книгу «Тьмать» вошли произведения мэтра и новатора поэзии, созданные им за более чем полувековое творчество: от первых самых известных стихов, звучавших у памятника Маяковскому, до поэм, написанных совсем недавно. Отдельные из них впервые публикуются в этом поэтическом сборнике. В книге также представлены знаменитые видеомы мастера. По словам самого А.А.Вознесенского, это его «лучшая книга».