Пощады нет - [123]

— С тех пор как вы тогда ушли, — я говорю это вслух, — жизнь моя кончилась.

(Карл дал себе полную волю, он чувствовал — час его настал.)

— Великий грех лежит на мне. Я убийца, грабитель. Я отнял у моей жены, которая покинула меня теперь, много лет жизни, я произвел на свет детей и не мог им ничего дать, я собственную жизнь истоптал ногами. Почему? Потому что я не знал, что значит свобода действий, а когда я пришел к власти и независимости, я употребил их на служение другим, не себе. Обо мне никогда не заходила речь, и мне самому не хотелось думать о себе, мне страшно было заглянуть себе в душу. Меня всего выпотрошили, меня лишили права на жизнь, на меня набросились, как пауки, и высосали все мои соки, я же был слаб и беспомощен, и некому было помочь мне. Я не хочу вспоминать всего, что было. Тогда вы напрасно меня прождали, теперь же я — здесь.

— Это вы хотели сказать? Но кое о чем вы умолчали. Вы до последнего дня прекрасно служили своему классу.

Карл прикусил губу. Командир Пауль, прищурившись, смотрел на него.

— Ведь это форменная исповедь кающегося грешника. Вы собираетесь в монастырь?

— Я рад, что все — семья, фабрика — разваливается, ни то, ни другое нельзя было удержать, все это никуда не годилось. В конце концов, правда всегда выплывает наружу. Я рад, что сижу перед вами и могу вам все вто сказать. За многие, многие годы я, наконец, опять почувствовал себя легко.

— Это очень приятно. Вы говорите, корабль тонет и крысы бегут с него. Но вы ведь не думаете, что оттого, что вы здесь сидите и чувствуете себя легко, что-либо меняется. Вы, вы все равно остаетесь представителем своего класса.

— Все это в прошлом.

— И вы думаете, милостивый государь, что от вашего раскаяния кому-нибудь станет легче? Разоружатся, например, наши враги, объединенные в дружины, которые вы оплачивали?

— Что мне делать, скажите же мне, я прошу вас, не приколачивайте меня к моему прошлому, направьте наш разговор на…

— Это не наш, а ваш разговор.

— Мне бы так хотелось, чтобы он был и вашим. Выслушайте же меня: зря забыли меня совсем, я был крестьянским парнем, мы встретились с вами на рынке, вы хорошо относились ко мне, неужели я не найду в вас состраданья, смотрите, как я унижаюсь.

— Вы не превзойдены, сударь, в своей наивности. Разговор становится серьезным, вы просите меня не пригвождать вас к прошлому. А я как раз хочу пригвоздить вас к нему, ваше личное горе меня совершенно не интересует.

— Мне не удается…

— Нет, не удастся. Я объясню вам, почему я зашел к вам. Мне хотелось знать, как один из ведущих представителей индустрии оценивает нынешнее положение. Страна стремительно катится навстречу тяжким испытаниям. Что думают на этот счет люди вашего ранга, полагаете ли вы, что такое положение может тянуться бесконечно?

— Я не знаю, — пробормотал Карл.

— Я это вижу. Не ждите от меня похвалы за это. Чего же вам нужно от меня? Чтобы я раздобыл кредиты для вашей фабрики или вернул к вам вашу жену?

— Я ничего от вас не хочу.

— А много ваших дошло до такого состояния, как вы?

Карл выпрямился, провел рукой по лбу.

— Если ваш вопрос относится к индустрии, то вы сами знаете: мы защищаем свою жизнь. Некоторые думают, что надо еще что-то отстаивать, но рассудительные люди этого не думают. Мы плывем по течению.

Карл медленно поднялся. Час его миновал. Он снова обвел комнату глазами. Здесь он говорил, парень неподвижно стоял у окна, Пауль сказал:

— Не двигайтесь, этот мальчик не понимает шуток.

— Я представлял себе наш разговор иначе.

Пауль отодвинул стол, встал, обменялся несколькими словами с часовым, парень быстро вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Пауль подошел к Карлу. Они стояли под газовой лампой.

— Ну, старина, мы с тобой с тех пор не виделись, ты меня предал, что ты скажешь, если я возьму этот револьвер и пущу тебе пулю в лоб?

— Я ничего так не хочу, как уплатить тебе мой долг сполна, Пауль.

Карл стоял с поднятой головой. Он преодолел свою слабость. Пауль протянул ему руку:

— Прощай, парень. У меня очень много работы, предстоят трудные дни, жаль, что наши пути разошлись.

Как только Карл вышел, телохранитель Пауля вырос на пороге, ожидая приказании. Пауль, все еще стоя под лампой, кивнул и улыбнулся ему.

— В этой стране существует представление о боге, который одного кающегося грешника предпочитает ста праведникам. Мне кажется, что старый мой друг сделает лучше, если обратится к своему милосердному богу.

Начало боя

День был действительно тяжелый. Ночью начались военные действия. Ибо, принимая во внимание боевые средства, пущенные с самого начала в ход бастующими — с одной стороны, и полицией и войсками — с другой, речь могла итти только о военных действиях. Конечные станции городской железной дороги были с ночи заняты непрерывно растущей неспокойной массой людей. Никто не знал намерений этих масс, в которых было большое количество женщин и детей, особенно — детей. Когда появились первые штрейкбрехеры, пытавшиеся проникнуть на вокзалы, их немедленно поймали и избили, только немногим удалось, крадучись, пробраться за ворота, но они тут же вынуждены были спрятаться в огромном сарае; ни из одного пункта нельзя было пустить поезда. На промежуточных вокзалах стояли такие же толпы и грозно дожидались: пусть только покажутся первые поезда. Между тем полиция подбрасывала на машинах подкрепления своим частям, началось медленное оттеснение толп, они, как неживые, подавались назад, чтобы тут же вновь заполнить каждый свободный метр. С наступлением утра народ стал собираться не только у вокзалов, но и в самых различных пунктах города, за исключением центра. Однако утром и в центре было лишь слабое движение, а к полудню, когда показались усиленные отряды полиции, высланные для охраны больших магазинов и государственных учреждений, движение почти совсем замерло. Магазины поменьше, в особенности ювелирные, рано закрылись. Универсальные магазины не решились на эту меру, но и они не могли отказать себе в том, чтобы поднять над витринами огромные предохранительные решетки, что, конечно, не содействовало притоку покупателей. Паралич, охвативший трамвайное движение и метро, дал себя почувствовать к вечеру в несколько странной форме. Улицы и площади, включая теперь уже и центральные, кишели народом, но таким, который никогда не скучивался толпами, да в этот час, да на этих улицах. Народ шел длинными рядами, ряды эти к вечеру все больше и больше густели, они забили главные городские магистрали, где было от них черным-черно. Рекламы и витрины больших магазинов, ресторанов, кафе все еще сияли огнями, толпы народу, словно по-праздничному, двигались без плана взад и вперед, но на мостовой было подозрительно пусто, проносились легковые автомобили, однако, в очень небольшом числе, грузовых же почти совсем не было видно. Посреди мостовой скакали конные полицейские патрули, шла рысью лошадь, на ней всадник с винтовкой на ремне через плечо. После полудня район дворцов, музеев, правительственных зданий был оцеплен полицией, носились слухи, что там уже несколько дней стоят наготове войска.