Поручик Бенц - [5]

– Быть может, вы увидитесь с ним еще сегодня. Артиллерийский поручик, страдающий малярией. Вряд ли он вам понравится поначалу. Нелюдимый неудачник, взъерошенный, больной, с вечно кислым настроением… В крайнем случае можете не обращать на него внимания.

Андерсон протянул руку.

– Через два часа мы будем в клубе. Если захотите повидаться, подождите нас в столовой.

И статная фигура поручика исчезла в широких дверях вокзала.

II

В начале десятого Бенц вошел в шумную, ярко освещенную столовую клуба. Болгарские офицеры громогласно разговаривали и ели с волчьим аппетитом. Бенц сел на свое обычное место за угловым столиком в глубине зала и заказал ужин.

Он был в слегка приподнятом настроении, словно безрадостная монотонность прежней жизни осталась позади. Если бы Андерсон не позаботился о новой встрече, Бенц сам все равно бы к ней стремился. Разговор в машине оставил у него ощущение необъяснимой настороженности. Бенцу бессознательно хотелось снова увидеть фрейлейн Петрашеву, чтобы утолить тягостное любопытство, возникшее после разговора с Андерсоном по дороге в город.

Ротмистр Петрашев и поручик Андерсон вскоре появились в сопровождении незнакомого немецкого офицера, вероятно того гостя, которого они ждали. Бенца удивила их точность. Остановившись в дверях, они окинули взглядом зал и, увидев его, направились к нему с видом людей, нашедших нужного им человека. Андерсон был в том же мундире, а Петрашев надел летний белый китель, в котором выглядел еще более смуглым. Незнакомец, шедший следом за ними, привлек внимание не только Бенца, но и всех болгар в зале. Прежде всего потому, что он был в шинели, и это было нелепо в такой теплый вечер. Да и сама шинель была длинная, не по росту, узкая и потрепанная. К тому же незнакомец выделялся своей высокой, костлявой фигурой; у него было темное лицо и блестящие зеленые глаза, а узкий орлиный нос придавал ему хищное выражение. На вид ему было около сорока, а может, чуть больше.

Андерсон представил его Бенцу: поручик Гиршфогель. Приезжий щелкнул каблуками и поклонился. Его бескровные губы дрогнули в подобии улыбки, не изменив выражения суровой печали, неотделимой от его облика. Бенц испытал известное разочарование, хотя Гиршфогель не вызывал антипатии. Бенца задело, что Гиршфогель не разделил того воодушевления, с каким Бенц протянул ему руку, как будто присутствие еще одного соотечественника в море болгар не заслуживало особого внимания.

На фоне общего веселья в зале (болгары весь день ликовали, отмечая победу над румынами в Добрудже[3]) Бенц остро почувствовал контраст между поведением болгар и утонченной сдержанностью своих новых знакомых, которые сразу же воздвигли между собой и остальными стену сословных различий. Это впечатление еще более окрепло, когда Бенц увидел, как ротмистр Петрашев с машинальной вежливостью ответил на приветствия нескольких знакомых.

Гиршфогель сел напротив Бенца. Вид у пего был скверный. На лице, загорелом и обветренном, со следами перенесенной болезни, застыло выражение усталости. На мятом мундире, который не мог скрыть угловатую и неуклюжую фигуру, висел железный крест. Наверняка вполне заслуженная награда. Такие люди способны проявлять храбрость не столько из любви к Германии, сколько из ненависти к ее врагам. Он несколько раз испытующе взглянул на Бенца, а затем глаза его с усталым равнодушием заскользили по собравшимся в зале.

Андерсон, наоборот, выглядел бодрым и сосредоточенным. Бенц ощущал его присутствие, как посетитель музея, разглядывая всякие безделушки, не может отделаться от ощущения, что где-то в зале находится интереснейший экспонат, и это ощущение отвлекало его от окружающей обстановки, возбуждая уже знакомую необъяснимую настороженность. Бенц все время чувствовал на себе все тот же взгляд бархатистых глаз, неотступный и будто оценивающий.

Что касается ротмистра Петрашева, то ему, видимо, было очень неловко от того, что он недостаточно свободно владел немецким. Он попытался было сказать, как приятно увидеть на чужбине соотечественника, но запутался и умолк. На его лице, как и на лице Андерсона, лежала тень сосредоточенности и какой-то затаенной мысли.

Все это Бенц отметил про себя во время краткой, но тяжелой паузы, возникшей после первого обмена любезностями. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бенц высказал ротмистру Петрашеву свою радость по поводу блестящей победы болгарской конницы в Добрудже. Заговорил он по-болгарски, потому что ему приятно было показать, насколько он преуспел в языке, от трудностей которого многие немцы приходили в отчаяние.

Андерсон удивился.

– Вы давно в Болгарии? – с интересом спросил он тоже по-болгарски.

– Восемь месяцев.

– И вы изучили болгарский за восемь месяцев? – воскликнул ротмистр Петрашев.

Он с восхищением поглядел на Бенца, а тот еще больше насторожился. Было ясно, что чрезмерная любезность Андерсона и Петрашева преследовала какие-то тайные цели. Даже аскетичный Гиршфогель несколько оживился. Бенц прочел в его глазах готовность заговорить – что-то вроде попытки вступить в общение, которая, однако, сулила не так уж много.