Портрет в сандаловой рамке - [25]

— Подождите! — воскликнул Глеб, срываясь с места. — Идиот! Одно мгновение!

По деревянной лестнице загрохотали его шаги: сначала вверх, потом вниз. Через пару минут он стоял в дверях, держа перед собой портрет.

— Так вам будет легче вернуться к той истории. — Глаза Глеба возбужденно сверкали. — Теперь вы понимаете, как похожи на нее? И вспоминаете? Вспоминаете декабрьский вечер 1944-го?…

Вера осторожно притронулась к рамке.

— Мне страшно.

Кутаясь в теплую шаль, она подошла к стене, обмакнула кисть в красную краску и медленно вывела: «20 декабря 1944». Бросила кисть, опустилась на диван и просительно взглянула на Глеба:

— Вы… вы не смогли бы сесть рядом? Ничего, если я возьму вас за руку?

Глеб опустился у ее ног, обхватив укутанные шалью колени.

— Мы заглянем в прошлое вместе. И что бы там ни случилось… Вы ведь заметили, что я здорово умею драться? А к тому ж, как и Мишель, не боюсь привидений.

Глава 20

Вот что примерещилось им за той непроницаемой дымкой запрета, которой ограждает необратимое время прошедшее. Гадалка Персела предупредила: «Время — хитрая штука…» Для безумцев, именующих себя «странниками», дверца приоткрывается, позволяя заглянуть в неведомое.

…Ненастный декабрьский вечер 1944 года. Метет мокрый снег, покрывая тонким, быстро тающим покровом черную землю полей, колючий ельник. По загородному шоссе несется автомобиль, рискуя нырнуть в кювет на каждом крутом повороте. Машину ведет Мишель, рядом, вжавшись в кресло, застыл Поль.

— О-о-о-осторожно! — Поль закрыл лицо руками, обмирая от противного визга тормозов.

— Этого не может быть, не может, не может! — Резко затормозив, Мишель остановил машину, схватил Поля за грудки и сильно встряхнул. — Ты все выдумал, парень! Тебе померещилось! Ты же родился чокнутым!

Поль закашлялся, размазывая по лицу слезы.

— Я слышал! Он объяснял какому-то мужику, где и к-к-ак… Я слышал сам! Черт побери эти мои уши! Почему я не родился глухим? — Он сильно ударил ладонями по ушам.

— Ладно. Прости. — Нажав на газ, Мишель повторил спокойно, с протокольной четкостью: — Ты слышал, как Буссен приказал неизвестному сбить мотоциклом… Сбить молодую женщину в светлом пальто… У поворота на Боре… Ровно в семь часов двадцать минут. — Он взглянул на часы, показывающие 6.45. — Ерунда, бред… Ты сошел с ума, парень!

— И еще сказал ему: «Попридержи душу в пятках, если она у тебя есть». Он показал ему фото. Такое, как в резной рамке. Фото Анны!

Я видел, видел сам! Я вижу хорошо. Зачем я вижу хорошо?! Зачем я не родился слепым? Зачем я вообще родился?

Достав из ящичка пистолет, Мишель положил его в карман. Его глаза смотрели прямо сквозь белую муть, мчащуюся в свете фар.

А губы шептали:

— Мы все приходим на свет, чтобы уйти. Но умоляю, не забирай ее сейчас, Господи!

…Ему казалось, что он сошел с ума. Картина мира — привычная, добротная — разлетелась на куски, образуя хаос. И вдруг все прояснилось. Множество разрозненных деталей — фактов, догадок, слухов, как осколки мозаики, сложились в единое целое. Родная партия — та, которой он присягал в верности всей своей кровью, которая руководила его поступками и помыслами, была его честью и совестью, — открыла свое подлинное лицо. Кровожадная фурия, пожирающая своих детей.

Часы показывали ровно семь, когда «ситроен» Мишеля приблизился к роковому повороту. Через двадцать минут по указанию дьявольского режиссера здесь должна произойти трагедия. Мишель припарковался под прикрытием ельника. Машину не будет видно для того, кто примчится с другой стороны. Для мотоциклиста-убийцы…

— Жди нас здесь, — сказал Мишель Полю и взялся за ручку дверцы.

Тут он увидел идущую по другой стороне шоссе женщину. Знакомое пальто, белый берет на светлых волосах! Она шагает против ветра, прикрывая лицо от метели деревенским пуховым платком. Черные ботики с кнопочками — Анна! Сам Бог прислал ее сюда раньше. Прислал, чтобы спасти! Мишель бросился навстречу, но успел сделать лишь пару шагов. Из-за поворота выскочил мотоциклист, промчался мимо Анны и мгновенно исчез. Маленькая фигурка осталась лежать на припорошенном снегом асфальте.

— Анна, Анна, я здесь! — кричал Мишель, подбегая к ней. — Я с тобой, с тобой, маленькая моя…

Опустившись на колени, он приподнял ее голову. Мокрые от снега волосы закрывали лицо. Мишель отстранил их, вглядываясь в любимые черты. Веки приподнялись, и невыразимое счастье брызнуло из потемневших глаз.

— Ты… Наконец-то!.. Я шла на станцию… Это письмо тебе. — Она разжала руку, уронив конверт. Бумага разбухла от крови. Кровь пропитывала и снег, и деревенский платок. — Теперь все будет хорошо… Только не выпускай меня. Не выпускай никогда… Миша…

— Быстро уходи! Уходи к своим, я приказываю! — крикнул Мишель застывшему рядом Полю. Подняв Анну, он понес ее к машине. — Здесь должна быть больница! Тебя спасут, тебя непременно спасут, девочка…

Окровавленный конверт, оставшийся на дороге, старательно забеливал снег…

— Больница была уже не нужна. Анна не дышала. — Вера с трудом вынырнула из тяжкой мглы своего видения.

Глеб молча выпил стакан вина и долго молчал, обхватив руками голову. Заговорил он глухим, блеклым голосом: