«Портрет на фоне мифа» и его критики - [3]

Не буду вдаваться в детали. Читатель и сам прочтет в книге, почему Войнович собирался судиться с издательством ИМКА-Пресс и как он ответил «Исаичу» на надменно-пренебрежительное послание. Передаю слово Алле Латыниной, отзывающейся в газете "Время МН" (4 июня 2002 года) именно об этом эпизоде:

"Но стоит только задуматься над нюансами: а исходило ли, скажем, требование "взять карандаш и записывать" от Солженицына, как эпизод начинает выглядеть сомнительным".

А ведь это недобросовестная передержка — любимый некогда прием критиков-ортодоксов советского времени. В чем, по мнению А. Латыниной, должен усомниться читатель? Собеседник Войновича, человек близкий Солженицыну, передает мнение, которое "он мне (…) продиктовал", — желает, значит, чтобы адресат усвоил сообщение во всей его буквальной точности. Для чего же здесь задумываться над нюансами, а точнее, выдумывать их?

А вот еще удивительней и еще похлеще: ее рассуждение о том, как "писатель может и нечаянно сыграть в чужую игру":

"В начале 1986 года, еще до "объявления перестройки", каким подарком сотрудникам КГБ, направляющим антисолженицынскую кампанию, была книга, где всем строем писательской логики доказывается, что Солженицын — это вам по

страшнее коммунизма будет… Вот войдет Карнавалов в Москву на белом коне, объявит себя Императором, будет казнить и распинать на кресте несогласных, отбросит страну в средневековье, заменит поезда и автомобили лошадьми, упразднит науки, введя вместо них Закон Божий, словарь Даля и собственное сочинение "Большая Зона"".

По-разному можно относиться к роману "Москва 2042". Войнович знакомит нас со своей пятнадцатилетней давности перепиской с Лидией Корнеевной и Еленой Цезаревной Чуковскими, не принявшими гротесково-пародийного образа Сим Симыча Карнавалова, за которым проступал объект паро

дии — Солженицын.

Но даже они, резко и откровенно говорившие автору о своем решительном неприятии романа, не объявили его "подарком сотрудникам КГБ, направляющим антисолженицынскую кампанию". Думаю, что и сотрудники КГБ не сочли эту антиутопию подарком себе. Можно не сомневаться: если бы сочли подарком, дали бы тем или другим способом нам об этом знать. Помню, например, с какой подозрительной легкостью можно было достать в самиздате книгу В. Лакшина, отвечающего солженицынскому «Теленку»…

Но и этой зловредной и безответственной выдумки А. Латыниной показалось мало. Ее газетная колонка заканчивается тягостным вздохом:

"А вот признаний в том, что сам он принимал участие в создании антисолженицынского мифа, который не имеет особого отношения к действительности, — таких признаний мы от него вряд ли дождемся…"

Антисолженицынский миф создавали те, кто направлял в советское время антисолженицынскую кампанию, — сотрудники КГБ. Нужно потерять совесть, чтобы требовать от Войновича, высланного из страны и лишенного гражданства за бесстрашную борьбу с бесчеловечным советским режимом, признаний в том, что он (пусть нечаянно, пусть невольно) совпадал с этим режимом, чем-то помогал ему!

Вообще при чтении критиков книги Войновича складывается впечатление, что меньше всего их интересуют аргументы автора, что они его не слышат, не слушают, а просто дают волю раздраженному своему возмущению: да как же он посмел!

"Это же Солженицын! Это же о! О! О!" — писал в своей книге Войнович, предугадывая реакцию и будущих ее критиков.

В частности, Павла Басинского, который в своей заметке, напечатанной в "Литературной газете" (2002, № 31), напоминает Шуру Балаганова, отпихивающего Паниковского, или, если угодно, Паниковского, отпихивающего Шуру Балаганова. Потому что оба вопят при этом: "А ты кто такой?"

В самом деле, читайте: "Рискну высказать свое объяснение проблемы. Нелюбовь к Солженицыну (не только Войновича) — это в какой-то степени феномен макрофобии, то есть неприятия всего большого, выдающегося за привычные границы (…) надо признать болезнь Войновича весьма запущенной…"

Слукавил, слукавил П. Басинский, написав в той же заметке, что книга Войновича вызывает у него "смесь злости, недоумения и жалости". Какое там недоумение? какая жалость? И только вопрос: какая злость? — лишен риторичности.

Это почти истеричное "о! О! О!", пронизывающее отзывы на книгу, не просто с ней контрастирует, но, как ни странно, добавляет ей обаяния. На фоне бессовестных выдумок и злобных выкриков выделяется спокойная манера Войновича, в меру серьезного, в меру ироничного, честно и беспристрастно пытающегося разобраться в явлении, о котором взялся писать.

Да-да, беспристрастно — еще раз подчеркиваю это слово. Его книга не пафосная, и Наталья Иванова в статье "Сезон скандалов: Войнович против Солженицына" совершенно справедливо замечает: "Ничего величественного, патетического в текст допущено не будет", но вывод из этого делает, на мой взгляд, неверный: "идет игра на понижение".[8] Потому что никакой игры Войнович с читателем не затевает: он весьма последовательно и, на мой вкус, весьма доказательно развенчивает для читателя миф о Небожителе, об Обитателе Олимпа, о Пророке, так что неудивительно, что в тексте его книги мы не встретим величественной патетики.