«Портрет на фоне мифа» и его критики - [2]

Но особенно, по-моему, подтверждает правоту Войновича ранняя публицистическая книга Солженицына "Бодался теленок с дубом", которая меня сразу же удивила и разочаровала. Не только потому, что в этом произведении проступает превосходство одного над всеми. А потому главным образом, что герой «Теленка» изображает себя человеком, который все заранее спланировал и ни разу не ошибся, придерживаясь собственных планов. Но поскольку в реальности такого попросту не бывает, то я и не удивился, когда открылось, что не всегда и не во всем это произведение соответствует истине: как заметила В. А. Твардовская, комментирующая в «Знамени» "Рабочие тетради 60-х годов" своего отца, одно только сличение стенограммы заседания Секретариата СП СССР от 22 сентября 1967 года с тем, как воспроизвел ее по своим записям Солженицын, показывает, что Александр Исаевич подверг ее весьма характерной обработке: он "не упоминает ни о выступлении А. Т(вардовского), ни о выступлении А.Салынского, представ в этом «копьеборстве» одиноким борцом против огромной вражеской орды".[4]

Именно такого рода представление Солженицына о себе и имел в виду Войнович, когда говорил о главном преувеличении, лежащем в основе мифа, созданного как самим Солженицыным, так и вокруг Солженицына. А то, что в окончательную редакцию «Теленка» вошли рассказы о помощниках писателя, благодаря которым "он мог "в воздухе держаться без подпорки"" (Е. Чуковская),[5] на мой взгляд, этого представления не только не меняет, но даже может его подтвердить самим гиперболическим смыслом приведенной Е. Чуковской солженицынской метафоры: человеку не удастся удержаться без подпорки в воздухе, несмотря на усилия любого количества помощников.

Разумеется, было бы черной неблагодарностью забыть о той роли, которую играл Солженицын, находясь на коммунистической родине. И все-таки рядом с Сахаровым его ставили, на мой взгляд, зря. Солженицын мощно боролся в основном за себя, за свое право печататься, доносить до людей собственные идеи. Сахаров боролся не за себя, а за других: за право на эмиграцию, за возвращение крымских татар на историческую родину, за того или иного взятого под стражу политического, добиваясь его освобождения, свободного суда над ним и т. п. Непонимание разницы между ними привело к разочарованию многих, кто ждал, что Солженицын, вернувшись, возглавит демократическое движение. Он его не только не возглавил, но по существу по многим вопросам солидаризовался с левыми: недаром назвал правительство Примакова единственно действенным.

Словом, не стоит заходиться в экстазе: Солженицын очень много сделал в литературе, но равновелик ли он хотя бы названным им творцам, которые «образовались» в рабстве или на каторге, — покажет время. А что до его пророческих и мессианских качеств, то, судя по его теперешнему поведению, представление о них явно преувеличено.

Для того чтобы сказать обо всем этом, нужно обладать человеческой и писательской смелостью, которая всегда была присуща В. Войновичу. Но в коммунистические времена опасность его непримиримой позиции в какой-то мере морально компенсировалась лаврами героя среди интеллигенции. Теперешняя позиция писателя никакой подобной компенсации ему не гарантирует: ведь он идет против широко распространенного общественного мнения.

Абзац, который вы только что прочитали, был последним в написанном сразу после выхода в свет книги В. Войновича "Портрет на фоне мифа" моем отзыве о ней, опубликованном в газете издательского дома "Первое сентября" «Литература» (2002, № 34). Я решил не трогать концовки, воспроизвожу ее в том виде, в каком она была напечатана. Потому что своими откликами на книгу представители широкой общественности не только подтвердили мою мысль, но превзошли все ожидания.

Надо отдать должное Войновичу: он предвидел это, сравнивая разные периоды нашей литературы:

"Со временем у нас появилось много умников, которые с презрением будут относиться к «оттепели», не захотят отличать этот период от предыдущего. Но на самом деле это был колоссальный сдвиг в душах людей, похожий на тот, что произошел за сотню лет до того — после смерти Николая Первого. Может быть, если прибегать к аналогиям, во время «оттепели» людям ослабили путы на руках и ногах, но это ослабление было воспринято обществом эмоциональнее и отразилось на искусстве благотворнее, чем крушение советского режима в девяностых годах.

Литература «оттепельных» времен явила впечатляющие результаты, а полная свобода, пришедшая с крахом советского режима, по существу, не дала ничего, что бы явно бросалось в глаза".[6]

А состояние критики, как замечал еще Пушкин, "само по себе показывает степень образованности всей литературы".[7] Если ничего не дает читателю литература, то чтo может дать ему критика, которая ее раскручивает?

Какова эта критика?

Цитирую книгу Войновича, который в данный момент воспроизводит речь человека, позвонившего ему по телефону:

"Слушай, я тут был у Исаича в Вермонте, а к нему как раз приехал Струве и жаловался на тебя, что ты собираешься подать на него в суд. Так вот Исаич просил меня передать тебе его мнение. Он мне его продиктовал и хочет, чтобы ты его записал. У тебя карандаш и бумага есть? Записывай".