Портной из Панамы - [31]

— Совершенно никакого, Энди. Рад, что вы это сказали.

— К чему нам свистеть о старике Брейтвейте, делать из вас дурака перед женой и детьми, разрушать счастливую семью? Нам нужны вы, Гарри. Вам есть что продавать, в избытке. А мы хотим купить это у вас, вот и все.

— Вроде рисовой фермы, да, Энди? — с надеждой в голосе спросил Пендель.

— Да нет, старина. Нам нужна ваша душа.

Подражая своему гостю, Пендель зажал в ладонях пузатый бокал с бренди и подался вперед, к свече, горевшей посередине стола. Он все еще не мог принять решения, взвешивал «за» и «против». Упирался, хотя уже и сердцем, и душою склонялся к этому «Да» — только для того, чтоб покончить с неопределенностью.

— Но вы еще не сказали, какую именно работу я должен исполнять.

— Пост подслушивания. Я вам уже говорил.

— Да, но что вы хотите, чтоб я слушал, Энди? В чем, так сказать, суть дела? Что именно вас интересует?

И снова эти глаза, острые, будто иголки. А внутри мерцают красноватые искорки. И эта тяжелая, рассеянно и механически жующая челюсть. И немного сутулое тело толстяка. И низкий приглушенный голос, исходивший, казалось, из уголка чуточку кривоватого рта.

— Да не так уж и много. Баланс мировых сил в двадцать первом веке. Будущее мировой торговли. Расклад политических сил на шахматной доске Панамы. Молчаливая оппозиция. Парни по ту сторону моста, как вы изволите их называть. Что произойдет, когда янки уйдут отсюда? Если уйдут. Кто будет смеяться, кто плакать днем тридцать первого декабря 1999 года? Величайшие врата мира пойдут с молотка, а аукционом будет заправлять шайка диких парней? Кусок пирога, — добавил он после короткой паузы, и предложение прозвучало вопросительно, точно за ним должно было последовать некое замечательное разъяснение.

Пендель усмехнулся.

— О, ну тогда это не проблема, Энди! Все у нас собрано и готово к завтрашнему сборищу, ко времени ленча. Если именно это время вас не устраивает, можете назначить другое. И проводить эти сборища сколько угодно, пока не надоест.

— Плюс еще несколько моментов, которых нет в меню, — добавил Оснард уже совсем тихо. — Во всяком случае, пока.

— И в чем же они заключаются, Энди?

Пожатие плечами. Еще один характерный для полицейского жест — оскорбительный, действующий на нервы, пытающийся сбить с толку, показать, что ваш противник расслабился. А на деле — лишь маскирующий огромную и ужасную власть и столь же огромный запас знаний. И оттого в нем читалось презрение и превосходство.

— Ну, видите ли, дружище, в этой игре есть немало способов содрать с кошки шкуру. За один вечер всех не узнать. Так вы мне ответили «да», или снова строите из себя загадочную Гарбо?

Но Пендель, если и удивился, виду не показал. Очевидно, счел, что уклончивость и нерешительность — единственные способы защиты, единственная оставшаяся у него сейчас форма свободы. Наверное, дядя Бенни вновь подергал за рукав. А может, в нем укоренилось некое смутное понятие, что, по неписаным правилам тюремного мира, человеку, продающему свою душу, все же дозволяется некое послабление.

— Никакую Гарбо я из себя не строю, Энди. Я Гарри, — с этими словами он храбро поднялся во весь рост и расправил плечи. — И боюсь, что когда речь заходит о принятии решений, способных перевернуть жизнь, старина Гарри Пендель превращается в очень расчетливого зверя.

Было уже начало двенадцатого, когда Пендель выключил мотор автомобиля и остановился ярдах в двадцати от дома, чтоб не разбудить ребятишек. Затем отпер переднюю дверь обеими руками, — одной придерживал и толкал, другой поворачивал ключ в замке. Потому что, если немного придержать и толкнуть, замок сработает тихо, как по маслу — в противном случае может издать резкий, как пистолетный выстрел, щелчок. Он прошел в кухню и прополоскал рот кока-колой, в надежде, что это поможет избавиться от запаха перегара. Потом разделся в холле, сложил одежду на стуле и на цыпочках начал подниматься наверх, в спальню. Луиза любила спать с распахнутыми настежь окнами, и он увидел, что оба они открыты. В воздухе пахло морем, солью. Но, откинув простыни, он, к своему удивлению, увидел, что жена совершенно голая, не спит и смотрит прямо на него.

— Что такое? — тихо шепнул он, больше всего на свете опасаясь, что она сейчас закатит скандал и разбудит детей.

Она протянула длинные руки, страстно и яростно прижала его к себе, и только тут он заметил, что лицо у нее в слезах.

— Гарри, мне страшно стыдно, Гарри, и я хочу, чтоб ты это знал. Нет, правда! Прости меня, прости! — Она осыпала его поцелуями, но себя целовать не давала. — Ты ведь не простил меня, Гарри, я знаю, еще не простил! Ты очень хороший добрый человек и замечательный муж, и ты так много зарабатываешь, и мой отец был прав, я холодная, подлая и жестокая сучка и просто не способна найти доброе слово для человека, пока он не встанет и не надерет мне задницу!

«Слишком поздно, — подумал он, овладевая Луизой. — Как бы мы прекрасно жили и дальше вдвоем, но теперь уже слишком поздно».

Глава 6

Гарри Пендель любил свою жену и детей с покорностью и истовостью, которые могут понять лишь люди, никогда не имевшие семьи, никогда не знавшие, что это такое — уважать приличного и мудрого отца, любить веселую и счастливую мать или же принимать их в качестве естественной награды за свое появление в этом мире.