Поролон и глина - [2]

Он переселился на дачу, вызвав панику у матери, и так обеспокоенной, что он бросил работу и сидит целыми днями дома, проедая деньги, копившиеся на машину. Дача была летней, и он мерз чудовищно, зато наслаждался тишиной. Только изредка прожужжит машина, прогудит самолет или прокричит ворона. Весь день он сидел, закутавшись в одеяла и пледы, и читал. Он стал восхищаться печатным словом: до чего оно было вежливым, тактичным, ненавязчивым по сравнению с нахалом-голосом, влезающим всюду, просят его или нет. Иногда, закрепив на голове наушники с ватой эластичным бинтом — чтобы не слышать скрип снега под ногами — он уходил на лыжах глубоко в лес, где царила совершенная, только зимой доступная тишина. И все чаще он с ужасом думал о том, как быть, когда проснутся все эти вопящие твари: птицы, кузнечики, комары, жабы!

Вскоре ему стало казаться, что он слышит вибрации медленно осаживающихся бревен дачного домика, возню сонных мышей где-то в его недрах, надрывное гудение деревьев — даже при закрытом окне и в безветрие. Он вспомнил однажды, как мать объясняла ему, что их фамилия — Семеновы — происходит от греческого имени Симеон, что означает "слышащий бога". И он подумал: "Если это есть звуки Бога, а ад — такое место, где Бога нет, то я хочу в ад".

Он стал пить беспробудно, чтобы заглушить вой и скрежет, лезущий со всех сторон в душу. Наконец в одно утро, в короткий момент ясности, когда он еще не продолжил пить, он понял, что нужно ехать к врачу. Нужно собрать волю в кулак, перетерпеть часовую симфонию электрички и идти прямиком в психбольницу.

Он замотал уши всем чем только мог и отправился в путешествие. Забился в угол тамбура, сел на пол. Входившие люди косились на него и торопливо проскальзывали мимо. Некоторые, увидев его с платформы, бежали в другой вагон. Вибрации пронизывали его, достигали перепонок через черепную кость, скулы, челюсти. Он терпел изо всех сил и дотерпел почти до конца, но уже в Москве, когда оставалась пара-тройка остановок до Ярославского вокзала, и электричка тащилась медленнее, он не выдержал, и на очередной остановке выскочил и побежал куда глаза глядят. "Надо защищать кости. Кости — резонаторы!" — крутилось в его голове. Наткнувшись на большую свалку, он остановился, подумал: "Надо поискать, здесь много всего, больше, чем на даче, должно быть что-то для защиты костей!". Он принялся копаться в мусоре, выискивая нечто и... нашел!

Большой лист поролона, метр на два. Теперь он спасен! Он обмотал лист вокруг головы, прижал руками и — ощутил долгожданное блаженство: кости были защищены! Мысль заработала лихорадочно, стремительно, освобожденная от тяжелого гнета. Через несколько мгновений он уже знал, что делать.

Найдя острый кусок железа, он проделал в поролоне на расстояниях, равных обхвату головы, серии по три дырки: для глаз и носа. Примерив и убедившись, что все сделал правильно, он сорвал с головы эластичный бинт, которым прижимал наушники к голове, сбросил наушники, вату, "беруши". Все это теперь лишнее, теперь, когда у него есть поролон. Корчась от боли, которую обрушила на его уши стена необузданного звука, он быстро примерился, чтобы отверстия для глаз и носа встали точно, быстро, плотно, внатяг обмотал голову и закрепил поролон эластичным бинтом.

В изнеможении и блаженстве он упал на мусор и долго лежал, наслаждаясь. Но вдруг страшная мысль обожгла его: как теперь есть и пить? О том, чтобы вырезать в поролоне дырку для рта, не могло быть и речи. Это все равно что опустить через ров замка мост, открыть настежь ворота и сказать врагу-звуку: добро пожаловать, заходи, проникай внутрь когда захочешь. Зубы — отличные проводники звука — тебе в помощь.

Это значило, что придется снимать поролон иногда, пусть раз в день, пусть раз в два дня, но придется. Набивать рот едой и одевать поролон обратно, и уже затем, в благодатной тишине жевать: кусок не полезет в горло, пока мерзкий вой окружающего мира бродит внутри головы, как ему вздумается. Но если часто снимать и надевать поролон, то ог быстро придет в негодность, а найдется ли другой такой поролоновый лист?

Долго он лежал, пытаясь решить дилемму, пока наконец гениальное прозрение не озарило его душу светом: есть и пить вообще не нужно. Эти потребности — иллюзия, навязанная людям узурпатором-звуком, чтобы держать их в вечном рабстве! И холод — тоже иллюзия. Единственная реальность — это безмятежность тишины, и только ради нее стоит жить.

Совладать с иллюзией жажды было очень сложно, и он пошел на временное отступление, став пить из выброшенных бутылок с остатками минералки прямо сквозь поролон. Иллюзия голода первые два дня свирепствовала, тщась удержать власть над ним. Но потом она стала ослабевать. Иногда вспыхивала она с новой силой, но то была всего лишь агония страшного демона. И вот, настал день, когда желание питаться полностью прошло. Издохнув, адское чудовище раздавило второе своей тушей — болезненная тяга к воде тоже исчезла.

Дотемна он просидел на свалке, вяло дрожа, а потом двинулся на поиски какого-нибудь теплого подвала. В честь победы над двумя главными демонами можно было покутить, поддавшись обаянию подпаска — демонёнка по имени "холод". Однако мир, озлившийся на него, сопротивлялся, ставил подножки, наливал тело тысячепудовым свинцом. Андрей вскоре упал посреди улицы и не мог найти сил встать. "Ничего страшного, — решил он. — Святому человеку все равно, где спать. Ему везде рай". Засыпал он счастливым, душу наполняла светлая вера в то, что проснется он в другом, более совершенном мире, мире, свободном от звука-дьявола.