Поролон и глина - [10]

К этому мы стремимся. И чем больше людей будут только лепить все свое время, тем скорее будет побежден распад, тем меньше поколений проживут без смысла, в темноте и страданиях. И мы не тратим время на проповедь лепки, а влечем других на истинный путь своим молчаливым примером".

Это надо читать новым лепщикам, но все остальные гончары не думают, что такой взгляд на мир полностью правильный.

Четыре названные общины — все общины гончаров, какие мы знаем. Возможно, в других городах есть и другие общины, но какие — непонятно. Всего мы знаем 13 (единственная помарка; зачеркнуто "12") гончаров. Нас, писцов 5, книжников 3, вещистов 3, лепщиков 2".

"ПРЕДАТЕЛИ. Они устроены как гончары, но во всем хуже гончаров. Гончаров нельзя убивать; предателей убивать надо, и ради голов тоже, но главное — для того, чтобы их не стало. Предатели лепят не ради улучшения мира, а чтобы пользоваться вылепленным и получать удовольствие. Предатели не ценят величайшего дара — бодрствования, которое делает человека причиной над миром, а не наблюдателем. Они бодрствуют лишь потому, что просыпаются и не могут заснуть, пока не пройден пик цикла. Они общаются жестами, а не словами, хотя читать могут и порой то один, то другой лепит себе книгу и читает немного, но никому не сообщает, что прочитал, а другие не спрашивают. Беспорядочность, сонливость, безразличие к общению — все это оттого, что в предателях нет созидательного начала. Потому, хотя телом они и люди, по сути — все равно что глина. От пустоты своей практикуют они страшные ритуалы: вырезают себе переднюю часть головы, а походив так, вообще разрывают себе голову. От тяги убивать себя, живут предатели обычно много меньше, чем гончары. Становятся предателями те новые, которых находят предатели, а не гончары. Также предателями становятся гончары, которые боятся смерти. Бывает, у кого начнет разваливаться голова, убегает из общины и идет к предателям, потому что у предателей от привычки убивать себя всегда есть лишние головы".

Чувство благодати нарастало, переходило в эйфорию. Воздух становился приятнее с каждым вдохом. Элабинт оторвал взгляд от листа и посмотрел на стену перед собой: ярко-белая, почти гладкая; отдельные бугорки и серые пятна затягиваются на глазах. Он вернулся к чтению. Не в состоянии сдерживать радость, но боясь прыгать и размахивать руками, он стал переминаться с ноги на ногу. Провод повернул к нему голову, сделал резкий перечеркивающий знак рукой. Элабинт замер, Провод кивнул и указал на тетрадь.

"РАСПОЛОЖЕНИЕ ВАЖНЫХ МЕСТ. Мы, писцы, живем на такой улице, что если смотреть вдоль нее ближе к пику цикла, то за дальними домами видна огромная башня с утолщением в центре. Верх башни тонок и теряется в дымке неба. Если стоять лицом к башне, то наша мастерская находится на левой стороне улицы, в доме, у которого к пику цикла выделяется 17 этажей. Дверь нашего убежища, когда слеплена, сине-красная, полосатая.

Если выйти из нашей двери, пойти налево и дойти до очень широкой улицы, а там повернуть направо и идти долго, то двадцать седьмой дом по дальней стороне (считать надо около пика цикла, иначе некоторые дома могут сливаться друг с другом) будет домом вещистов. Он стоит у самой дороги, в нем три больших этажа, и у него одна дверь посередине, белая, когда вылеплена. Вещисты выбрали его, потому что там есть велосипеды; они ускоряют движение. Вещистам нужно быстро перемещаться, потому что они рыщут в поисках новых мест с невиданными вещами.

Если дойдя до очень широкой улицы, повернуть не направо, а налево, то в одиннадцатом доме по дальней стороне, на первом этаже будет мастерская книжников. В доме том девять этажей, первый этаж выступает, как огромная ступенька, стены его из стекла, а входная дверь темно-красная.

А если идти от двери нашей мастерской направо очень долго, пересечь восемь улиц, а на девятой завернуть и дойти до тупика, там будет пятиэтажный дом с коричневыми дверьми. Если зайти в последнюю и подняться на третий этаж, там будет логово лепщиков, в которое никто, кроме лепщиков, не допускается.

Если же идти направо от мастерской и повернуть влево на перекрестке с первой улицей (она шире нашей), то на пересечении ее со следующей улицей будет зеленая дверь, и за ней можно лепить теплые вещи. Есть и другие места теплых вещей, но нигде больше нет такой теплой и большой обуви, чтобы налезла на любую ногу. Бываем там мы, для себя, и вещисты, для себя и для книжников. Лепщики пренебрегают. Они говорили, что сразу лепят какой-то прибор в своем логове, дающий тепло. Также лепят одеяла, кутаются, сидят весь день и лепят все, до чего дотянутся мысленным взором.

Все мы сползлись в эти окрестности с больших пространств, благодаря вещистам, которые когда-то искали еще усерднее, были кочевыми и, если везло, добирались за один цикл от одного места, где есть велосипеды, до другого такого же. Они-то и нашли лепщиков. Потому что увидели в том тупике, что многое там слеплено уже тогда, когда везде еще только начинается цикл. Решили по незнанию, что это блаженное место, и объездили всех гончаров, живущих в разных местах, всего до двадцати гончаров, и привели их в эти места. Потом оказалось, что там живут лепщики, но гончарам уже не хотелось покидать друг друга. Кто-то присоединился к лепщикам, и тогда лепщиков стало больше всего за историю — пять человек; другие же обосновались так близко друг к другу, как могли, учитывая их род занятий. Писцы и книжники когда-то жили в одной мастерской, там, где сейчас живут книжники. Но потом в той мастерской стало нельзя лепить бумагу и карандаши и ручки, а только книги и еще какие-то квадратные коробки с блестящими дисками. Тогда писцы стали искать и нашли это место. Здесь много всего, на чем можно писать, и есть даже немного книг. Правда, книжники говорят про них, что это плохие книги. Мы им верим.