Пороги - [32]

— Значит, я вам нравлюсь?

— Допустим и это.

— Может быть, вы в меня влюблены?

— Ни в коем случае.

— Это неважно. Вы семейный?

— Нет.

— Это хорошо, не люблю разрушать семьи. Давайте поедем за город. У вас машина?

— Нет у меня машины. Не было и не будет.

— Тем лучше. Поедем общественным транспортом.

— А куда?

— Там видно будет...

Там не было видно. Там было вообще почти темно. Когда они вышли из автобуса на какой-то неизвестной ему остановке, день уже кончился. Широкое озеро отражало дымный закат, над которым в сиреневом небе уже прорезался серпик луны, а недалеко от него сияла ровным светом крупная вечерняя звезда.

«Зачем она меня сюда притащила? — думал Нешатов. — И чем все это кончится? Ох, не связываться бы мне с ними, с женщинами. Каждая по-своему Марианна. Или того хуже, Алла...»

Вошли в лес. Под ногами шуршали опавшие листья, целые вороха листьев. Они сели на лежачий ствол дерева. Пахло грибами.

— Тебе не холодно? — спросила Даная.

— Нет, ничего.

— А меня уже пробирает.

Она спрятала руки в рукава куртки, подняла воротник. Голова у нее была не покрыта, лицо слабо белело в темноте, казалось маленьким и детским, волосы темными. Она тихо вздохнула и поцеловала его холодными губами. Он ее обнял, прижал к себе. Куртка была холодна и шуршала. В сущности, все это было ненужно: Даная, куртка, холодные губы. Но какие-то волны в нем все-таки ходили. По поверхности, не затрагивая глубины.

— Не любишь меня? — спросила Даная. — Я так и знала.

— Пожалуйста, не говори, — взмолился Нешатов и закрыл глаза.

В молчании и тьме волны ходили сильнее. С ним была не полузнакомая Даная. С ним были обе сразу — Марианна и Алла, он их ненавидел, но в каком-то смысле все же любил. Попросту говоря, они были женщины. Давно он не держал в руках женщину.

13. Трехмерная развертка

Ган сидел в тесноте за телефоном и казался на удивление старым. Нос висел ниже обычного, губы шевелились нехотя.

— Нет, нет, нет, — говорил он. — Этот вопрос я не могу решить без Фабрицкого. Да, да, да. Позвоните через неделю. Да, да, да. Через неделю. Всего хорошего.

Он положил трубку и отсутствующим взглядом уперся в Нешатова.

— Я к вам, Борис Михайлович.

— Садитесь, я вас слушаю. Только насчет бессмертия души сегодня способствовать не могу, она и у меня самого сегодня не очень бессмертна. Прихворнул. Да и устал. Пора бы уж вернуться Фабрицкому.

— Я вас долго мучить не буду. Постараюсь быть кратким. Я прочитал все ваши отчеты и окончательно убедился, что для такой работы я не гожусь. Мартышка и очки. На днях я был в лаборатории Анны Кирилловны и устранил там пустяковое повреждение. Это было как глоток свежего воздуха после парной бани. Я бы охотно пошел на должность техника или лаборанта... Не буду же я хуже Картузова?

— В тысячу раз лучше. Но об этом и речи быть не может. Отдел кадров не пропустит.

— Ну, ладно, не настаиваю. Меня вполне устраивала бы должность младшего научного, если бы не прилагательное «научный». Вашей науки я не понимаю и не приемлю. Этот заумный язык с загогулинами...

— Загогулин от вас никто не требует. Нам от вас нужны инженерные идеи.

— Кстати, о них. Некая идея, не бог весть какая, у меня появилась. Речь идет о том эксперименте со световым табло. Помните, вы меня туда водили? Тогда в разговоре возник вопрос о трехмерной развертке, о трудности ее создания. Так вот, несколько дней назад мне пришло в голову возможное решение. Третья координата — цвет. И не табло, а дисплей.

— Поясните.

— Очень просто. Третья координата — амплитуда сигнала — кодируется цветом изображения. Известно, что человеческое восприятие хорошо реагирует на цвет. Цветные сигналы издавна применяются на практике. Я сразу же набросал схему дисплея. Потом доработал. Вот она.

Нешатов вынул из кармана в несколько раз сложенный лист миллиметровки и развернул на столе. Ган в него вгляделся. Сперва бегло, потом все пристальнее. Задал несколько вопросов. Понял.

— Юрий Иванович, вы, так сказать, гальванизируете мой труп. Ведь я тоже когда-то был инженером. Интересно, интересно... Только осуществимо ли?

— Почему нет? Принципиальных трудностей не вижу.

— В жизни властвуют как раз не принципиальные трудности. Материальное обеспечение, оборудование, финансирование, включение в план и тому подобное. Но идея ваша мне понравилась. Знаете что? Посоветуемся с Магдалиной Васильевной.

Зазвонил телефон. Ган взял трубку, с несвойственной ему краткостью ответил: «Я занят. Позвоните через час».

Пошли в лабораторию. Нешатов был оживлен, почти весел. Коленчатые трубы над головой, шедшие зачем-то по всем коридорам, уже виделись привычными, как и ящики, загромождавшие проход. Идея трехмерной развертки была, в сущности, нехитрой. Но Ган ее одобрил, значит, не так уж она плоха. Тень прежней увлеченности пролетела, опахнув его крыльями.

Он мысленно увидел Магду с ее угловатыми плечами на фоне цветного дисплея, и у него как-то болезненно потеплело в груди. Что за чушь? Не влюбился же я в нее! Ну нет. С этим покончено. Да там, в сущности, и не во что влюбляться.

В лаборатории все было как всегда; у пульта стояли Магда с Толбиным и, похоже, ссорились.