В Тонином восьмом классное собрание. В распахнутые окна льется свежий воздух, он напитан запахом обмытой дождем хвои и вянущих трав. В комнате еле уловимый шорох — это дождевые капли скатываются по листьям берез. На учительском столе букет цветов в стеклянной литровой банке. Несколько лепестков упали на раскрытый классный журнал.
Ведет собрание Сеня Зяблов. Ребята выбрали его председателем, должно быть, из озорства. Он не соглашался, отнекивался, но демократия есть демократия. Пришлось подчиниться. Собрание он вести не умеет. Страшно смущается и все время смотрит на Тоню. А она, словно не понимает его умоляющих взглядов, сидит, как ни в чем не бывало, за последней партой.
Сеня покоряется своей участи, вздыхает.
— Вопрос один: надо выбрать старосту.
Девчата кричат:
— Мамылина!
Мальчишки протестуют:
— Хватит! Надоел!
— Тихоня!
Мамылин спокоен. Словно не о нем речь. У него упрямый большой подбородок и маленькие странно взрослые глаза.
— Не обязательно одну кандидатуру, — напоминает Тоня.
— Копейку! — предлагает кто-то.
Сеня пишет на доске: «Мамылин» и ниже «Копейка». И снова выкрики:
— Двушку.
— Трешку!
В классе хохот, шум. В двери заглядывает Хмелев.
— У вас что? Вече?
— Старосту выбираем, — объясняет Тоня.
— Ну, ну, — кивает он. — Только в окна никого не выбрасывайте.
Опять хохот.
— А кто же Копейка? — спрашивает Тоня. — У нас в классе такой фамилии нет.
Зарепкин кричит с места:
— Это Надийка Тухватуллина. Да кто ее слушать будет?
Надия поворачивает к нему раскрасневшееся лицо.
— Попробуй, не послушай!
— А что ты мне, например, сделаешь?
Надия поднимает сжатый кулачок.
— Бить буду.
Класс хохочет, но голосует за нее почти единогласно.
— И еще вопрос, — говорит Тоня. — Надо придумать название для нашей сатирической стенгазеты. Будем выпускать?
— Будем.
— Еж!
— Перец!
— Звонок…
Генка предлагает:
— Бормашина.
— А что это такое? — спрашивает Миша Копылов.
— А это штука, которой зубы сверлят. Больные…
— Бр!
— Пусть «Бормашина»!..
Собрание закончено. Сеня облегченно вздыхает и вытирает рукавом вспотевший лоб.
Из открытого окна доносится плеск дождя. Монотонный, усыпляющий. Домой идти Тоне не хочется. Дома пусто.
Дверь неслышно открывается, и, скрипя новыми ботинками, в учительскую входит инспектор РОНО Евский. Тоня его немного знает. Раза два он заходил в ту школу, где она прежде работала. Он уже тогда не понравился ей. Она старалась не попадаться ему на глаза и молила судьбу, чтобы он не пошел на ее урок. Затем она видела его на учительских конференциях.
С прошлого года Евский нисколько не изменился. По-прежнему весь коричневый — и костюм, и лицо в резких морщинах, и сухие руки с длинными пальцами. Евский невнятно здоровается:
— Р… ас… сс… те.
Тоня неожиданно встает по студенческой привычке.
— Здравствуйте.
Зарепкина оборачивается радостно:
— Викентий Борисович! Давненько ж вы к нам не заглядывали. Как здоровье?
— Здоровье?..
Евский хмурится. Ему не хочется говорить о здоровье. Он идет к окну, недовольно закрывает створки и углубляется в расписание. Нос у него тонкий, с бороздкой на конце, и, когда Евский читает, ноздри шевелятся, словно он принюхивается. Затем что-то пишет в записной книжке. Поворачивается к Тоне.
— Вы что ведете?
— Математику.
— Разрешите ваши планы.
Тоня протягивает тетрадку. Он перелистывает ее, поправляет неясно написанную запятую. Ручка у него заправлена красными чернилами.
— Планы следует писать подробнее. Необходимо записывать, кого вы намерены спросить, — говорит он наставительно и брезгливо скребет длинным желтым ногтем пятнышко на рукаве. — Вместе со мною на катере приехала мебель директора. Он просил, чтобы до его приезда она побыла на пристани.
— Вот, кстати, и жена его, — говорит Зарепкина.
Евский смотрит на Тоню, что-то припоминая.
— Обождите, обождите… Мы с вами должны быть знакомы. Да. Ну, конечно, — Ефросинья Петровна.
Тоня вежливо поправляет его.
— Антонина Петровна.
— Прошу прощения. Антонина Петровна… Сына устроили в детский сад?
— У нас нет сына, — говорит Тоня.
Евский хмурится.
— Позвольте. Почему нет?
— Странный вопрос! — Тоня чувствует, что краснеет. — Вы принимаете меня за другую. Сына у нас нет.
Евский подозрительно настораживается.
— Непонятно, как это нет. Был. Совершенно ясно помню. Вы ведь жили в Клюквинке?
Клюквинка? Клюквинка… Что-то знакомое. Кажется, Борис говорил, что когда-то там работал. Тоня пожимает плечами.
— Нет, я не жила. Вы что-то путаете.
— Позвольте, позвольте… — Евский человек дотошный, он терпеть не может, когда его пытаются ввести в заблуждение. — Позвольте… Я никогда ничего не путал. Во-первых, у меня память еще слава богу, а во-вторых, записная книжка. Минуточку терпения. А, Б, В… О, П, Р. Вот — Речкунов. Борис Иванович. Так ведь? Он самый. Рождения тридцать пятого года. Образование высшее. Физик и математик. Семья: жена — Ефросинья Петровна. Образование — 6 классов. Сын трех лет… — Он высоко подымает брови. Глядит на Тоню. Затем опять в записную книжку. На лице его недоумение. — Образование — 6 классов… М…да! Прошу прощения. Борис Иванович не поставил меня в известность…
Кончается урок. Приходят из классов учителя.
