Прохладным ясным летним утром в Куэрнаваке, на улице Дуайта У. Морроу, что круто спускается к Старому рынку, мы с женой встретили человека, ехавшего верхом на маленьком ослике — burro, как их там называют, — и этот человек был вылитый Иисус Христос. Вы, конечно, можете возразить, что никому не известно, как выглядел Иисус Христос, но есть некий образ, сложившийся в зеках, тысячекратно повторенный на полотне и в мраморе, и вот этот самый образ мы увидели перед собой.
Человек, ехавший на осле, был индеец. На нем было старое пончо[1] и шляпа с прямыми широкими полями, из-под которых свисали пряди волос, обрамляя удлиненное нервное лицо. Выражение этого лица было скорбным, как часто бывает у мексиканцев, и прекрасные темные глаза смотрели так, словно плечи этого человека придавило бремя ничуть не легче деревянного креста. Седло под ним было незатейливой домашней работы, по сторонам луки болтались два небольших молочных бидона, и плетеные из ремешков сандалии на ногах обличали в нем крестьянина, приехавшего в город продавать молоко своих нескольких коз. Он ехал медленно и, казалось, не видел и не замечал ничего вокруг, весь уйдя в себя, в собственные мысли и заботы.
Мы невольно уставились на него, позабыв о приличиях, и когда он проехал мимо, в изумлении переглянулись — не каждый день приходится встречать живое подобие Христа верхом на осле.
Разговаривая об этой удивительной встрече, мы пошли дальше, сделали необходимые покупки и, уложив купленную провизию в корзинку, зашли по дороге домой на plaza — городскую площадь, чтобы посидеть на солнышке и выпить по чашке чудесного мексиканского кофе.
За одним из столиков, расставленных перед кафе, сидел человек, которого мы привыкли мысленно называть Изгнанником; это обаятельный человек, остроумный, приятнейший собеседник, и мы с удовольствием подсели к его столу.
Вообще так уж издавна повелось, что в Куэрнаваке всегда много изгнанников всякого рода — были тут и республиканцы, бежавшие из франкистской Испании, и немецкие антифашисты, а еще раньше — политические эмигранты из разных стран Латинской Америки; и это понятно, потому что если уж приходится жить в изгнаний, так можно ли найти другой такой прелестный, ласковый и уютный уголок, как Куэрнавака?
Но лишь в последние годы стали появляться в Куэрнаваке эмигранты из Соединенных Штатов Америки — изгнанники и беженцы, политические заключенные, отбывшие свой срок и еще не успевшие позабыть все ужасы одиночества и тюремного режима, писатели, внесенные в черный список и всюду подвергающиеся преследованиям и травле, актеры, подписавшие какое-нибудь воззвание и теперь не находящие ангажемента, художники, которых затаскали по комиссиям конгресса, и просто люди, которым невмоготу стало от страха и отвращения ко всему тому, что творится в их родной стране. Не так давно эти эмигранты из Соединенных Штатов составляли довольно большую колонию, но постепенно они разъехались: одни в поисках благ городской цивилизации предпочли поселиться в Мехико, других тоска по родине или денежные затруднения заставили решить, будь что будет, и вернуться в Штаты. Так получилось, что в то лето, когда мы приехали в Куэрнаваку, наш Изгнанник был там один. Больше в городе американцев не осталось. У него было невесело на душе — слишком много мостов сжег он между собой и родным домом, и обратный путь превратился бы для него в непроходимый лабиринт; но он маскировал свое тяжелое настроение горьковатыми шутками и едкими сарказмами по собственному адресу. Он знал, что вызывает сострадание, и ему это было неприятно. Когда мы подошли, он приветствовал нас своим обычным язвительным юмором.
Мы заказали кофе, и моя жена сказала ему: — А мы сегодня встретили Иисуса Христа; он ехал на ослике на рынок.
— Что?
Я объяснил, неторопливо попивая кофе и обводя глазами белую с зеленым, залитую солнцем площадь, старый дворец Кортеса и кольцо неправдоподобно прекрасных гор вокруг.
— Это меня не удивляет, — сказал он, — в Мексике все возможно. Вспомните, что четыре сотни лет назад эта страна была распята на кресте испанскими христианами. Свист бича служил здесь национальным гимном. Почему же вы удивляетесь, встретив Христа на улице Дуайта У. Морроу? Самое подходящее для него место.
— Так на вас это не произвело впечатления?
— На меня теперь вообще мало что производит впечатление. Живя в изгнании, неизбежно становишься циником. Но любопытно слышать такие вещи от людей, считающих себя материалистами.
— А в том, что мы видели, нет ничего нематериального, — сказала моя жена. — Это был индеец верхом на осле.
— Правильно, на самом деле это был индеец, — возразил Изгнанник. — Но видели-то вы, по вашим же словам, Христа.
Разговор продолжался, Изгнанник добродушно поддразнивал нас, пока нам не стало неловко за наши домыслы; в конце концов мы, чуть ли не оправдываясь, признали, что все дело тут в игре воображения. Несколько дней прошло, и мы вообще об этом забыли. Потом как-то раз мы повстречали на улице доктора Арно Серенте; в разговоре я пожаловался на беспокоивший меня большой нарыв, и доктор предложил мне зайти к нему в амбулаторию, чтобы его вскрыть. Нарыв, казалось мне, дело пустяковое, пройдет и так, но я знал, что доктор Серенте любит поговорить о положении в Америке и вообще в мире, а собеседник он был очень интересный и своеобразный, и потому я пообещал, что приду в тот же день.
